Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Отель, который был закрыт последние три года, был описан одним из участников как смесь роскоши, хаоса и бестолковости. Участники обнаружили, что окна в их номерах не всегда открываются или закрываются, а краны часто бывали неисправны. Но дни стояли теплые, по вечерам было прохладно, кормили хорошо, а тянувшаяся по всей длине отеля веранда была удобной для общения и бесед. В американскую делегацию входили: Генри Моргентау (председатель), Гарри Декстер Уайт, президент Первого национального банка в Чикаго, Дин Ачесон из Госдепартамента, председатель Федеральной резервной системы, профессор экономики Вассар и для выражения поддержки мероприятия Конгрессом – два конгрессмена и два сенатора.

С самого начала стало очевидным: хотя это и не «проявилось» в форме переговоров (поскольку это трудно было осуществить в конференции с участием такого количества стран, каждая из которых имела свои интересы), большинство членов американской делегации считало, что «России не нужен был Фонд даже с учетом того, что страна была разрушена и масштаб ее человеческих потерь поражал… У нее замкнутая система государственной торговли и государственной промышленности»[701].

«Но Фонду нужна Россия», – возразил Уайт. Член делегации сенатор Чарльз Тоби согласился с ним: «Россия должна войти в систему мировой конкуренции».

В советскую делегацию входили: М. С. Степанов, заместитель наркома внешней торговли и глава делегации; заместитель наркома финансов; начальник Кредитно-денежного управления Наркомата финансов; доктор экономических наук и глава Финансового управления Наркомата внешней торговли.

Несмотря на многие расхождения в позициях, советские делегаты в нерабочие часы вели себя очень дружелюбно. Они дважды сыграли в волейбол с американскими делегатами и оба раза выиграли. Русские также охотно общались с другими делегатами в ночном клубе отеля «Бреттон-Вудс», в котором никто из них не отказывался от выпивки и случая спеть хором песни.

Члены советской делегации возражали против квоты, выделенной для их страны в будущем Международном валютном фонде, на том основании, что торговля России с Америкой неизмеримо возрастет в послевоенное время. Они рассчитывали на квоту в Фонде в размере 10 процентов, что дало бы России 10 процентов голосов, но им сказали, что им будет выделено 800 миллионов долларов США, что составляет менее десяти процентов. Степанов по этому поводу заявил: «Предложенная формула рассчитывалась по прежним экономическим показателям, как, например, объем внешней торговли. Но поскольку есть уверенность в том, что объемы внешней торговли всех стран, в частности Советского Союза и Соединенных Штатов, вырастут, то и рассчитывать квоты следует, основываясь на будущих перспективах, а не на прежней статистике»[702]. Затем Степанов прибег к своему главному аргументу: советская квота должна быть равна британской.

Он также отметил, что Советский Союз полагает, что оккупированным или разрушенным немцами странам следует сократить размер их взноса в Международный фонд в золотом исчислении.

Американская делегация предложила Степанову квоту в размере 1,2 миллиарда долларов, предупредив, что дальнейших уступок в этом вопросе не будет.

Степанов ответил, что он только попросил сократить на 25 процентов размер первоначального взноса золотом и не может «что-либо решать… без согласия Москвы». Он настаивал на том, что для русских расходы на восстановление хозяйства будут «особенно тяжелы» и страна не сможет себе позволить, как предлагает Моргентау, внести 1,2 миллиарда долларов. Он мог согласиться только на 900-миллионный взнос России в банк. Не имея полномочий на изменение квоты, он телеграфировал в Москву с просьбой дать ему соответствующие указания на этот счет.

Позиция России вызвала всеобщую озабоченность. 14 июля газета «Нью-Йорк таймс» писала по этому поводу: «В ожидании ответа из Москвы по поводу взноса России золотом в будущий Международный фонд, активы которого составят 8 500 000 000 долларов США, работа Монетарной и финансовой конференции при Организации Объединенных Наций застопорилась». Прошло еще несколько дней.

Тем временем Эрик Джонстон находился в Москве на устроенном Сталиным пышном приеме в честь высоких гостей. Ему разрешили совершить поездки по Советскому Союзу в те районы, где с 1926 года не доводилось побывать ни одному американцу. Джонстону также была оказана честь иметь длительную «беседу» с советским премьером. Чтобы продемонстрировать всем странам, что Россия предполагает стать ответственным членом послевоенного мира, момент был выбран исключительно удачно. Газета «Нью-Йорк таймс» под заголовком «Глава Торговой палаты говорит, что Сталин намерен приступить к строительству страны и ее торговли» цитировала слова Джонстона, у которого возникло «ощущение очевидной необходимости долгого периода мирной жизни… поскольку Россия должна восстановиться после ужасной, разрушительной войны»[703]. Получить такую поддержку Джонстона, президента Торговой палаты, организации, представляющей крупнейший ресурс капитала в мире, – что могло быть ценнее этого?

Тем временем в Бреттон-Вудсе все ждали ответа из Москвы на запрос России о размере взноса в Фонд. Наконец, Кремлю дали понять, что дело может закончиться настоящим кризисом. Гарриман получил указания встретиться с наркомом финансов и заявить ему, что, если Россия не даст немедленного ответа, Моргентау будет вынужден выступить с окончательным отчетом без советского участия в проекте[704]. По-видимому, Сталин осознал возникшую проблему. Уже через три часа после встречи Гарримана с наркомом финансов Молотов телеграфировал Степанову подробные указания. Прошел еще примерно час до начала заключительной сессии. В Нью-Гемпшире было семь вечера, когда Степанов позвонил Моргентау и сказал ему: «Ответ такой: я рад согласиться с вашим предложением… повысить нашу квоту… до одного миллиарда двухсот миллионов долларов»[705].

Это было гигантским шагом вперед и очередным примером влияния Рузвельта на Сталина. С включением в проект Советского Союза конференция завершилась достижением согласия всех без исключения сорока четырех государств учредить Международный валютный фонд для стабилизации послевоенной финансовой системы, стимулирования внешней торговли и предотвращения экономического соперничества, способного угрожать миру на планете. Во всех газетных отчетах цитировались слова Степанова, заявившего, что его страна «очень сильно стремилась сотрудничать с другими странами Объединенных Наций по послевоенным проблемам и понимала, что это будет особенно необходимо для целого ряда стабильных финансовых систем в послевоенный период»[706].

На следующий день Моргентау восторженно доложил президенту о том, что согласие Молотова повысить квоту отражало желание России «в полной мере сотрудничать с Соединенными Штатами. Дин Ачесон только что заявил, что это событие почти фантастично… и имеет огромное политическое значение»[707]. Кейнс в своем письме другу пошел еще дальше: «Русские хотят оттепели и сотрудничества».

Накануне закрытия конференции полковник Клаус фон Штауффенберг предпринял попытку покушения на Адольфа Гитлера в резиденции Гитлера в Растенбурге. Штауффенберг установил небольшой портфель с бомбой внутри, рассчитанной на детонацию с десятиминутной задержкой, под столом для совещаний в кабинете Гитлера и покинул здание. Бомба взорвалась, погибли четыре офицера, но Гитлеру удалось уцелеть, он лишь получил ожоги руки и ноги (была опалена также его одежда). Штауффенберг был арестован и расстрелян, а его сообщники выявлены и повешены. Глава УСС генерал Донован знал о заговорщиках из группы Штауффенберга, поскольку они входили в контакт с УСС, рассчитывая на его поддержку. Если бы покушение завершилось успехом, по мнению Донована, за этим последовало бы восстание германского подполья. От этой группы к руководителю УСС поступали разъяснения, что они настроены категорически против Советского Союза и были убеждены, что для Германии было бы лучше всего договориться о мире, но без участия России. Донован приходил к Рузвельту и просил его оказать поддержку заговорщикам через УСС. Президент ответил ему: «Если мы начнем убивать глав государств, один Бог знает, чем это может кончиться. Если немцы устранят Гитлера, это их дело, но УСС не следует ничего предпринимать для этого»[708]. Президент добавил: «Соединенные Штаты не предпримут никаких действий без предварительных консультаций с СССР».

В июле Сталин вновь поступил в соответствии с пожеланиями Рузвельта. Начав пропагандистскую кампанию внутри страны и за рубежом, Сталин создал Совет по делам религий для связи между правительством и всеми религиозными течениями, за исключением Русской православной церкви, которая уже была реабилитирована. Это стало завершающим шагом в процессе реабилитации религий в России. Католической церкви разрешили восстановить храмы, закупить печатные прессы и совершать службы. Вновь открылись закрытые после 1917 года духовные семинарии. Престижная Московская духовная академия, которая располагалась в монастыре XVII века, первая воспользовалась благами нового закона, а Армяно-Григорианская церковь уже готовилась открыть семинарию в окрестностях Еревана. Известно было, что новый совет рассматривал возможность открыть в Узбекской республике школу мулл для мусульманского населения. В Москве под штаб-квартиру Совета по делам религий отвели большое каменное здание, ворота которого украсила черная доска с золотыми буквами, обозначающими название учреждения. Это вовсе не означало, что Сталин вдруг поменял свои убеждения (коммунисту, желающему сделать карьеру, приходится быть атеистом). Такой шаг был сделан, чтобы заставить народ снова испытать чувство благодарности к своему вождю и произвести впечатление на остальной мир своим духовным перерождением.