100 великих узников - Надежда Ионина

Маркиза де Сад организовала мужу побег, но иллюзии по поводу его возвращения в лоно семьи вскоре развеялись. Маркиз долго скитался, меняя города и жилища, чтобы сбить преследователей со следа, но это вовсе не означало, что он утихомирился и стал вести порядочный образ жизни. Слухи о его сексуальных бесчинствах доходили до Франции, где президентша Монтрель тем временем заручилась тайным королевским указом на арест зятя. Как только маркиз оказался на родной земле, он тут же был арестован, и в 1777 году за ним надолго закрылись тюремные ворота Венсена.

В тюрьму узников доставляли обычно по ночам, чтобы не привлекать внимания. В камере помещались кровать, два соломенных (или деревянных) стула, грязный засаленный стол, на котором стояла кружка. Перед помещением в камеру заключенного обыскивали, отбирали драгоценные вещи и все, что могло послужить орудием для самоубийства. В Венсене, как и в других тюрьмах Франции, питание заключенных давало простор для всякого рода злоупотреблений: кислое вино, тухлая говядина, гнилые овощи и по четвергам — пироги, почти всегда непропеченные. Наказанных карцером вообще лишали пищи, и потому комендант отправлял туда своих подопечных по малейшему поводу. Говорили, что комендант кормит заключенных только потому, что их смерть ему невыгодна.

Как только де Сад попал в тюрьму, он стал жаловаться, и без перерыва жаловался много лет. Он надеялся, что его вскоре освободят, и жена своими письмами поддерживала эту надежду. Но результаты дела оказались далеко не теми, на которые рассчитывали маркиз и его супруга. Тогда де Сад бежал и укрылся в своем замке Лакост. Однако он не мог сдерживать себя даже в мелочах и потому прятался так неосторожно, что полиция Прованса вскоре узнала о его местопребывании. В апреле 1779 года маркиза вновь водворили в Венсен.

Родные стали хлопотать о его освобождении, но безуспешно, и ярость де Сада приобрела признаки душевной болезни. Заключенный большую часть времени проводил в писании писем и чтении, и камера его представляла собой целую библиотеку. Тут были и легкие романы, и театральные пьесы, и описания путешествий, и трактаты о нравственности, и историко-философские труды. Считая себя жертвой монархической власти, де Сад интересовался также правовыми науками.

В последний день февраля 1784 года де Сада перевели в Бастилию и поместили в камеру, которая находилась на втором этаже башни, по иронии судьбы называвшейся "Свобода". Строгость тюремных правил, видимо, по ходатайству семьи, для него была несколько смягчена. После многочисленных просьб маркизу разрешили проводить по утрам один час на крыше; через полтора месяца пребывания в тюрьме ему дозволили пользоваться за завтраком и обедом ножом, который он потом должен был отдавать тюремщику. От малоподвижности маркиз растолстел, стал страдать глазами… Тяжелее всего ему было подчиняться стражникам, которые были для него воплощением "торжествующей глупости". Заключение повлияло и на умственные способности де Сада. Постоянное возбуждение, в котором он находился, быстро вело его к сумасшествию, которое началось еще в Венсене. С маниакальной страстью маркиз стал предаваться мистическим вычислениям и комбинациям, по складам читал все письма, которые ему приходили, и в количестве букв и слогов старался отыскать тайну своего будущего.

В июле 1789 года парижане готовились к штурму Бастилии. Маркиз де Сад из окна своей камеры криками подбадривал их и призывал к более активным действиям. Его срочно перевели в Шаратон — приют для душевнобольных, куда помещали и "государственных сумасшедших", которым приписывали умственное расстройство только за то, что они своим поведением беспокоили власти. Но маркиз де Сад первое время был даже доволен своим пребыванием в больнице, надеясь, что пробудет здесь недолго.

Новые власти отменили королевские указы, и в неразберихе того времени де Сад действительно вскоре вышел из Шаратона раздраженным и ожесточенным вольнолюбием: старый режим покарал его, и он объявил себя врагом его. Однако он и здесь остался верен себе: с увлечением кинувшись в водоворот революции, он в одном из своих трактатов, например, с политической точки зрения давал обоснование… кровосмешению: "Опасен ли инцест? Без всякого сомнения, нет; он расширяет семейные связи и, следовательно, делает любовь граждан к родине более активной".

Маркиз не скрывал своего презрения к якобинцам, но был за конституцию, которая охраняла бы права: "Я желаю, чтобы дворянству был возвращен его блеск, ибо утрата этого блеска ничего хорошего не даст. Я желаю, чтобы во главе нации стоял король". Поэтому нет ничего удивительного, что он снова угодил за решетку. Имя де Сада попало в список претендентов на гильотину, но его переводили из тюрьмы в тюрьму, и он избежал столь страшной участи. Потом произошел термидорианский переворот, и де Сад снова оказался на свободе. Однако в августе 1800 года полиция конфисковала за порнографию его роман "Преуспеяние порока", но это не стало для маркиза предостережением: следующей весной его вновь арестовали, обвинив в сочинительстве безнравственных произведений. После пребывания в нескольких тюрьмах в конце апреля 1803 года де Сад снова оказался в Шаратоне — будто бы за пасквиль, направленный против Жозефины Богарне (первой жены Наполеона Бонапарта) и ее подруг.

По одной из версий, в Шаратон маркиз прибыл крепким стариком, с представительной внешностью и красивыми белыми волосами; старческой немощи в нем не замечалось. Он был любезен и чрезвычайно вежлив, но при всяком обращении к нему изрыгал своим мягким голосом поток грязных ругательств. Как больной, де Сад пользовался относительной свободой, которую употребил на то, чтобы учить окружающих безнравственности, например, во время прогулок рисовал на песке двора непристойные фигуры. Ройе-Коляр, один из самых выдающихся психиатров Шаратона, не считал маркиза душевнобольным и настоятельно требовал удалить его из больницы. В своих докладах он не раз указывал на чрезвычайно вредное влияние, которое маркиз оказывал на настоящих больных.

Его единственная болезнь — порок, но от этой болезни его невозможно вылечить в учреждении, предназначенном для врачевания душевнобольных. Необходимо, чтобы этот субъект был заключен в более строгую обстановку… оградить других от его безобразий и удалить от него самого все, что может возбуждать и поддерживать его гнусные страсти.

В Шаратоне де Сад пробыл 14 лет и умер 2 декабря 1814 года.

Бунтовщик хуже Пугачёва

В июне 1790 года по Санкт-Петербургу распространялись слухи, будто на Невском проспекте, в лавке купца Зотова, продается предерзкая книга, в которой царям грозят плахою. Имя сочинителя на книге не было указано, но на последней странице значилось, что напечатана она с разрешения Управы благочиния. Вскоре слухи о книге достигли ушей Екатерины II, а потом чья-то услужливая рука положила крамольное произведение на стол императрицы. Во дворец срочно был вызван петербургский обер-полицмейстер Н. Рылеев — председатель провинившейся Управы благочиния.

Узнав в чем дело, обер-полицмейстер повалился императрице в ноги, плакал и клялся, что разрешил печатать окаянную книжку по одной только глупости своей, а сам он ее не читал, поверив в невинность названия. Его отпустили с миром, повелев во что бы то ни стало разыскать сочинителя.

И вот 30 июня 1790 года в загородный дом управляющего Петербургской портовой таможней А. Н. Радищева явился полицейский офицер с ордером на арест. Но еще накануне писатель велел своему дворовому человеку сжечь все оставшиеся экземпляры книги, вместе с которыми в огонь полетело множество других бумаг. Писатель хотел было даже бежать, до пограничного города Риги — рукой подать, а там ищи ветра в поле… Но тогда домашних истерзают допросами, так что уж лучше самому за все отвечать.

Еще когда в Петербурге образовалось "Общество друзей словесных наук", А. Н. Радищев стал активным его членом. В журнале "Беседующий гражданин", издаваемом этим обществом, была напечатана "Беседа о том, что есть сын Отечества", в которой он проводил мысль о том, что сыном отечества не может считаться тот, кто угнетает себе подобных. Самые страстные строки этой "Беседы" были посвящены тяжелому положению крестьян, и автор подчеркивал, что путем коварства и насилия они доведены до положения тяглового скота, угнетены, унижены и презрены. Труд их, нечеловечески тяжелый, бессмыслен, потому что приносит пользу не государству, а мучителям-помещикам Конец своим страданиям крестьяне видят только в смерти, которую считают избавительницей. Эта небольшая статья и стала прологом к знаменитому "Путешествию из Петербурга в Москву", над которым А. Н. Радищев работал целых 10 лет.

В каждой строчке этого произведения безжалостно обнажались противоречия между показным благоденствием и жестокой действительностью. Версту за верстой, станцию за станцией проезжает путешественник, и везде перед его глазами встает темный мир крепостников и бесправный, угнетенный народ, непосильно работающий, но живущий в непросветной нищете. Какой бы области жизни ни коснулся А. Н. Радищев, всюду он видит поругание "священного имени закона". Все, что слышал писатель в детстве о жестокостях помещиков и с чем познакомился, работая в Сенате, — весь опыт своей жизни А. Н. Радищев вложил в свою книгу, осмелившись заявить о позоре и вреде крепостного права. В конце мая 1790 года "Путешествие из Петербурга в Москву" вышло из печати, и одной из первых его читательниц стала императрица Екатерина II. Негодованию ее не было предела. Над Францией реяли революционные знамена, голодный народ поднялся против своих правителей, пала Бастилия… А тут еще эта книга, зараженная "французским заблуждением и непочтением к властям", прямо призывает к крестьянскому бунту. И императрица решила расправиться с автором, чтобы другим было неповадно. Она приказала арестовать А. Н. Радищева и посадить его в Петропавловскую крепость, а крамольное произведение сжечь. В указе о предании автора "Путешествия из Петербурга в Москву" суду Уголовной палаты разгневанная императрица писала, что "его книга наполнена самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к властям уважение; стремящимися к тому, чтоб произвестъ в народе негодование противу начальников и начальства, наконец, оскорбительными изражениями противу сана и власти царской".