100 великих узников - Надежда Ионина

Однако людская молва, преувеличив репутацию Д. Казановы как "донжуана", совершенно заслонила другие черты его образа. О том, что он был авантюристом и соблазнителем, знают все; но он был также музыкантом, дипломатом, доктором права, историком, искусствоведом, астрономом, импресарио, масоном, тайным агентом, прорицателем… И за что бы ни брался, в каждом деле он выглядел профессионалом. То, что для любого из его современников могло стать залогом блестящей карьеры, для самого Д. Казановы было лишь очередным приключением. Удача порой покидала его, и однажды он оказался в тюрьме Дворца дожей в Венеции — в мрачном чердаке без света и воздуха. В то время как великие художники создавали для этого Дворца свои шедевры, в нескольких метрах от них жертвы венецианских правителей гибли так, что ни малейшего крика не было слышно, и внешний порядок жизни и удовольствий нисколько не нарушался.

В анфиладах пышных залов можно было видеть чудеса искусства, здесь жили красотой и наслаждались ею, а выше плафонов, блиставших неудержимой фантазией художников, в свинцовых чердаках стонали узники. В стенах тесных коридоров до сих пор чернеют отверстия, в которые и 10-летний ребенок не пройдет, не сгорбившись. И хотя затворы и железные решетки давно отсюда исчезли, но по стенам еще и сейчас видны обгорелые остатки деревянной обшивки, которая хоть как-то охраняла узников от сырости.

В одну из таких камер по приказанию трибунала Венецианской республики в июле 1775 года и попал ветреник Казанова. В "Истории моей жизни" он писал впоследствии:

И я оказался на большом, грязном и отвратительном чердаке длиною в шесть саженей и шириною в две: через высокое слуховое окно падал слабый свет. Я уже принял было этот чердак за свою тюрьму — но нет… Надзиратель взял в руки толстый ключ, отворил толстую, обитую железом дверь… и велел мне входить. В ту минуту я внимательно разглядывал железное устройство в виде лошадиной подковы, приклепанное к толстой перегородке. Подкова была в дюйм толщиною и с расстоянием в шесть дюймов между параллельными ее концами.

— Я вижу, сударь, вы гадаете, для чего этот механизм? Могу объяснить. Когда Их Превосходительства велят кого-нибудь удушить, его сажают на табурет спиной к этому ошейнику и голову располагают так, чтобы железо захватило полшеи. Другие полшеи охватывают шелковым шнурком и пропускают его обоими концами вот в эту дыру, а там есть мельничка, к которой привязывают концы, и специальный человек крутит ее, покуда осужденный не отдаст Богу душу…

Камера Д. Казановы могла бы быть довольно освещенной, но в стену под слуховым окном упиралась четырехугольная балка шириной около 65 сантиметров, которая загораживала проникающий на чердак свет.

Четвертая стена камеры выдвигалась в сторону: решительно там был альков и могла бы находиться кровать, но я не обнаружил ни кровати, ни какого-либо сиденья, ни стола, ни вообще обстановки, кроме лохани для естественных надобностей и дощечки в фут шириною, что висела на стене… На нее я положил свой красивый шелковый плащ, прелестный костюм и шляпу с белым пером, отделанную испанским кружевом. Жара стояла необычная… слухового окна видно не было, но виден был освещенный чердак и разгуливающие по нему крысы — жирные, как кролики. Мерзкие животные, самый вид которых был мне отвратителен, подходили к самой моей решетке, не выказывая ни малейшего страха. При мысли, что они могут забраться ко мне в кровать, кровь застывала у меня в жилах…

Каждый день Д. Казанова надеялся, что его выпустят, так как вины за собой он никакой не числил. Когда в камеру к нему посадили графа Фенороло, тот сказал, что никто не знает, какое преступление совершил Д. Казанова, и потому каждый пытался его угадать. Одни говорили, будто он основал новую религию; другие уверяли, что одна госпожа донесла трибуналу, что он наставляет ее сыновей в атеизме. Говорили также, что государственный инквизитор посадил Д. Казанову в тюрьму за нарушение общественного порядка, ибо он освистал комедию аббата Кьяри и даже собирался убить его самого… Сам Д. Казанова хоть и считал, что у всех этих обвинений есть основания, но все равно видел в них чистый вымысел.

Религия занимала меня не настолько, чтобы я задумал основать новое учения. Трое сыновей госпожи Меммо были столь умны, что скорее могли не поддаться соблазну, но ввести в него других; а государственный инквизитор, если бы решился посадить в тюрьму всех, кто освистывал аббата Кьяри, наделал бы себе множество лишних хлопот…

Он уверял себя, что инквизиторы признали собственную несправедливость по отношению к нему, но держат его в тюрьме только потому, чтобы не пострадало их доброе имя. А вот когда срок правления их закончится, они непременно выпустят его на свободу. И он ждал этого дня, но он не наступал… И тогда Д. Казанова стал готовить побег, проделав под своей кроватью дыру, чтобы выбраться через нее в другое помещение.

Бегство он назначил в ночь накануне праздника Святого Августина, но в полдень 25 августа его перевели в другую камеру. Во Дворце дожей было еще 19 подземных тюрем, которые назывались "колодцами". Там всегда на полметра стояла морская вода, попадавшая через то же зарешеченное отверстие, откуда проникало в камеры немного света. Узник, если не хотел целыми днями стоять в соленой воде, мог сидеть на козлах, где лежал его тюфяк и куда утром клали ему кусок хлеба, суп и воду. Все это ему нужно было съедать сразу, иначе крысы могли вырвать еду прямо из рук. К заключению в "колодцах" человека обычно приговаривали до конца дней его, и случалось, что многие доживали здесь до глубокой старости. Казанова боялся, что его посадят в один из таких "колодцев", но его оставили на чердаке. И он выбрался из тюрьмы, а потом с врожденной веселостью рассказал об этом в своих воспоминаниях. Видя высоту Дворца дожей и расположение крыш, нельзя даже представить, как можно было совершить столь дерзкий побег, и, тем не менее, это достоверный факт из венецианской истории.

К концу жизни Д. Казанова мечтал найти какого-нибудь благодетеля, который обеспечил бы ему спокойную старость, но оказался никому не нужен. Он стал нежелательным гостем, которого изгоняли из всех европейских городов, и куда бы он ни стучал, везде ударялся лбом в закрытые двери, более того — его стали сторониться и отказывали в приеме. И знаменитый прежде обольститель сначала вел полунищенскую жизнь в качестве мелкого секретаря при венецианском посланнике в Вене. Попытался он было жениться на знатной венецианской куртизанке, но и тут судьба жестоко посмеялась над ним: брак не состоялся. Наконец молодой граф Жозеф фон Вальдштейн, один из самых знаменитых австрийских аристократов, милостиво предоставил Д. Казанове должность личного библиотекаря и в сентябре 1783 года увез его в свой замок Дукс, располагавшийся неподалеку от Праги.

Замок стоял в глубине двора, а по сторонам от него располагались церковь иезуитов и павильон. Двойная лестница ведет к террасе и входу, фасад замка украшен окнами с белыми перемычками и поперечинами. Комнаты и анфилада гостиных напоминали о славном прошлом владельцев, но молодой граф Вальдштейн почти не бывает здесь. А когда приезжал, Д. Казанова красовался перед гостями, развлекал их историями из своей жизни, чувствовал себя в центре внимания. О побеге из венецианской тюрьмы он никогда не соглашался рассказывать менее, чем в течение двух часов.

Когда граф уезжал, Д. Казанова томился в этой роскоши, тем более что домоправитель Г. Фельдкирхнер терзал и угнетал его. Над ним издевались даже лакеи, которых он раздражал своей гордостью и самомнением. Дня не проходило без того, чтобы слуги не мучили его, для скандала был хорош любой предлог. Повару не удалась полента (кукурузная каша) или суп был подан слишком горячим — конечно же, это сделано по злому умыслу! Ночью лаяли охотничьи собаки, охотничий рог режет слух узника своим резким звуком, макароны приготовлены не по-итальянски… Ион обрушивает издевательские послания на голову своего главного врага — управляющего, а ведь когда-то спорил с Вольтером и Руссо!

Фактически Д. Казанова стал затворником и провел в этой добровольной ссылке 14 лет. Но что было делать? Неотразимая юность ушла, сил пускаться в новые авантюры не было, собственным кошельком обзавестись он уже не надеялся… По ту сторону гор бушует французская революция, умирают его лучшие друзья и женщины, которых он любил! Старый мир, к которому он все еще принадлежит, поруган, осмеян и отправлен на гильотину. Личная свобода, торжество просвещения и разума — дорогие его сердцу ценности — пока еще не стали общепризнанными. И Д. Казанова скучает в замке, да и как можно жить без бесед, танцев и игр — вообще без возможности позабавить себя и других? Как вынести одиночество и скуку, если нельзя более плести интриги и пускаться в новые авантюры? И тогда он погружается в воспоминания, воскрешает их в памяти одно за другим и представляет, как страницы, которые он поспешно покрывает словами, переведут на все 1 языки мира. В добропорядочных странах его творение, скорее всего, запретят, но мысли об этом только развлекают Д. Казанову. Он рад, что теперь можно не бояться унылого однообразия жизни, и ликует, представляя, как станет бессмертным…