Мир от Гарпа - Джон Ирвинг

После рождения ребенка царившее в семье все эти годы напряжение спадает, и Ники, двенадцатилетний подросток, впервые за долгие годы дышит свободно. Иррациональные страхи Дорси Стэндиша наконец перестают омрачать существование семьи. Хоуп и дети обретают новую жизнь.

Старик Бензенхейвер еще цепко держится за жизнь. Он живет в доме для престарелых преступников-психопатов, целыми днями сидит в своем кресле, и его воображение рисует ему все новые и новые сцены ужасов. В конце концов он все-таки обрел покой. Хоуп с детьми частенько навещают безумного старика не столько по доброте душевной (а они, бесспорно, добрые люди), сколько для того, чтобы лишний раз убедиться, какое счастье обладать устойчивой психикой. Бредовые речи старика Хоуп слушает терпеливо, порой они кажутся ей комичными, и она благодарит судьбу, что после всех кошмаров она и ее дети здоровы и веселы.

Этот странный дом для престарелых преступников удивительно похож на больницу Дженни Филдз для женщин с душевными травмами на берегу бухты Догз-хед.

Беда нового романа Гарпа заключалась не в том, что он был превратно понят, — в нем недоставало тепла, сентиментальности и чувственных наслаждений, в чем так нуждается человечество. Дорси Стэндишу неуютно в этом мире, он слишком любит жену и детей и потому так уязвим. Он и Бензенхейвер плохо приспособлены к жизни на этой грешной земле, где людей подстерегает столько опасностей.

Хоуп и — надеется читатель — ее дети имеют лучшие шансы. Сквозь весь роман подспудно проходит мысль, что женщина более стойко выносит несчастья и ей не так отравляет жизнь тревога за близких. В романе Хоуп — борец-победитель в мире слабых мужчин.

Джон Вулф сидел в Нью-Йорке, читал и перечитывал роман и надеялся, что грубая животная образность и яркие характеры спасут роман от участи обычной „мыльной оперы“. „А впрочем, — думал иногда издатель, — почему бы и нет? Если назвать его по-другому, ну скажем, „Тревоги и надежды“, да соответственно отредактировать, может получиться потрясающий телесериал для детей дошкольного возраста, инвалидов и пенсионеров“. Но мало-помалу Вулф все больше убеждался, что „Мир от Бензенхейвера“, несмотря на „грубую животную образность“, в общем мелодрама, из тех, на которые дети до 16-ти не допускаются.

Пройдет время, и Гарп сам признает, что „Мир от Бензенхейвера“ — его худшая работа. „Этот треклятый мир не оценил по достоинству два моих предыдущих романа, — писал он Джону Вулфу. — Значит, мир у меня в долгу. Опубликуем этот роман — и мы квиты“. Так, видно, оно всегда и бывает, думал Гарп.

Джона Вулфа волновал более практический вопрос — окупится ли издание книги? Когда он не был уверен в книге, он прибегал к одному методу, который никогда его не подводил. Все завидовали числу книг, которым он безошибочно предсказал успех. Если он говорил, что книга пойдет, какой бы она ни была — хорошей, плохой или ни то ни се, — успех ей был обеспечен. Разумеется, многие книги завоевывали популярность и без его предсказания, но если уж он сулил книге будущее, она наверняка шла нарасхват.

Как ему это удавалось, было загадкой. А началось все с романа Дженни Филдз; с тех пор каждые год-два он публиковал под свою ответственность какую-нибудь странную, необычную книгу и никогда не оказывался в проигрыше.

В издательстве работала одна женщина; как-то она сказала Вулфу, что в жизни ей ни разу не попадалась книга, которая на второй-третьей странице не вогнала бы ее в сон. Вулф, истинный любитель книг, воспринял эти слова как вызов себе. Это было много лет назад. Каких только книг не давал он ей читать все эти годы — результат был один: прочитав пяток страниц, она засыпала.

— Просто я не люблю читать, — говорила она Вулфу, но он не сдавался.

В издательстве никто, кроме него, и не думал давать ей книг. По правде говоря, ее вообще никто никогда ни о чем не спрашивал. Завалы книг во всех закутках издательства волновали ее не больше, чем волнует пепельница человека, не выкурившего в жизни ни одной сигареты. Женщина работала в издательстве уборщицей. Днем она вытряхивала корзины для бумаг. Вечером, когда сотрудники расходились, убирала кабинеты. По понедельникам пылесосила дорожки в коридоре. По вторникам протирала стеклянные шкафы, по средам — столы секретарш. По четвергам она мыла и чистила туалеты. По пятницам опрыскивала комнаты освежителем воздуха, чтобы „издательство, — как она объясняла Вулфу, — за выходные пропиталось приятным запахом на всю неделю“. Джон Вулф знал уборщицу многие годы и ни разу не видел, чтобы она заинтересовалась хоть одной книгой.

С того дня, когда Вулф случайно узнал о ее нелюбви к чтению, он стал давать ей книги — и сомнительные, на его взгляд, и бесспорные. Но ее неприязнь к книгам оставалась неколебимой. И вот, когда он почти махнул на нее рукой, в издательстве появилась Дженни Филдз со своей рукописью „Одержимая сексом“. И Вулф дал читать ее уборщице.

Уборщица проглотила рукопись за одну ночь, спросила Вулфа, когда выйдет книга, потому что очень хотела бы ее иметь, чтобы прочитать еще раз.

После этого Вулф и стал безошибочно предсказывать книгам успех. Пусть большинство книг она отвергала, но уж если какая ей нравилась, можно было не сомневаться — эту книгу будут читать.

„Мир от Бензенхейвера“ он дал уборщице по привычке. Уехав на выходные в свой загородный дом, Вулф неожиданно вспомнил об этом и решил позвонить ей. Предупредить, чтобы она и не бралась за чтение нового романа Гарпа. Одна первая глава чего стоит — ему не хотелось оскорблять чувства женщины, которая была чьей-то бабушкой и, конечно, чьей-то мамой. Кстати, она и не догадывалась, что Вулф прибавил ей жалованье за чтение всего этого бумагомарательства. Он один в издательстве знал, какую завидную зарплату получает эта уборщица. Сама она наивно полагала, что все усердные уборщицы хорошо зарабатывают.

Звали ее Джилси Слоупер, и Вулф был немало удивлен, обнаружив, что в телефонном справочнике Нью-Йорка нет ни одной Слоупер. Возможно, она и телефон любит не больше чем книги. Не найдя номера, издатель решил в понедельник первым делом принести извинение Джилси.

Весь унылый уик-енд Вулф обдумывал до мелочей предстоящий разговор с Гарпом, подыскивая слова, способные убедить писателя, что в его собственных интересах, как, впрочем, и в интересах издательства, „Мир от Бензенхейвера“ не издавать.

Это был трудный уик-енд. Вулф любил Гарпа, верил в него, знал, что у Гарпа нет друзей, которые могли бы предостеречь от опрометчивого шага, — главное, для чего друзья нужны. Элис Флетчер? Но она боготворит Гарпа. Без ума от каждого слова своего кумира. Элис не скажет ему правды. Роберта Малдун? Вулф был совершенно уверен, что ее литературный вкус, если он вообще у нее есть, столь же зелен и нелеп, как и ее вновь испеченная женственность. Хелен? Она отказалась читать новый роман мужа. Что касается Дженни Филдз, она обнаружила весьма сомнительный вкус, критикуя его лучшие вещи. Беда заключалась в том, что, по ее мнению, значимость романа определяется его содержанием. Книга, посвященная серьезному предмету, — вот настоящая литература. А новый его роман описывал глупые мужские страхи, из-за которых женщине приходится столько страдать. Стиль и слог для Дженни ровным счетом ничего не значили.

Но было и еще одно соображение. Если роман „Мир от Бензенхейвера“ нравится и Дженни Филдз, значит, он хотя бы не пройдет незамеченным, а возможно, и вызовет жаркие споры. Джон Вулф и Гарп понимали, однако, что общественное лицо Дженни Филдз сформировалось в результате всеобщего непонимания ее истинного характера.

Вулф думал и думал весь уик-енд и, конечно, забыл в понедельник с утра принести извинения Джилси Слоупер. Она сама неожиданно явилась к нему в кабинет, с покрасневшими глазами, дергаясь всем телом и зажав в огрубевших светло- шоколадных руках пухлую рукопись романа Гарпа.

— Господи! — только и смогла выговорить она, потрясая страницами и вращая воспаленными глазами.

— А-а, Джилси, — смутился Вулф. — Ради Бога, простите меня!

— Господи! — завопила уборщица. — Никогда в жизни у меня не было такого чертова выходного. Не ела, не спала, даже на кладбище не съездила помянуть родню и друзей.

Вулф внутренне согласился, что это несколько необычно для Джилси, но ничего не сказал.

— Он псих! — заявила Джилси. — Никто в своем уме такого не напишет.

— Мне не следовало давать вам эту книгу, Джилси, — вздохнул Вулф, — особенно первую главу.

— Первая как раз не такая плохая, — сказала Джилси. — Меня доконала девятнадцатая. Господи! — прохрипела она.

— Вы прочли девятнадцать глав? — не веря своим ушам, перепросил Джон Вулф.

— Там их и было девятнадцать! Господи Иисусе, а что, есть еще глава?

— Нет, нет, — поспешил успокоить ее издатель. — На этом роман кончается, Джилси. Больше ничего нет.