Мир от Гарпа - Джон Ирвинг

„Только куда резать? Куда?“ — спрашивала себя Хоуп, сжимая тонкий, длинный рыбацкий нож. В ладони бился пульс, но Хоуп казалось, у ножа есть сердце, и это оно бьется. Она медленно потянула нож вдоль бедра, поверх разодранного сиденья и уголком глаза увидела лезвие. Резать зазубренной частью или лучше гладким лезвием? Оно казалось таким острым. И как убить человека этим ножом? Рядом с потными и ритмично движущимися ягодицами Орена Рэта нож в ее руке был чудом — холодным и далеким. Как лучше — резать или вонзить? Она не знала. Его горячие руки сжимали ей ягодицы, подбрасывая вверх. Подбородком, твердым, как камень, он уперся ей в ямочку над ключицей. Неожиданно он выпростал из-под нее руку и стал что-то искать на полу.

— Двигайся! — прохрипел он. Она попробовала изогнуть спину, но ничего не вышло, попыталась шевелить бедрами, безуспешно. Она чувствовала, он хочет найти свой ритм, ему надо кончить. Рука, та, что была под нею, теперь давила на поясницу; другой он шарил по полу.

И она поняла — он ищет нож. Как только найдет пустые ножны, ей конец.

— А-а-а-а-а! — закричал он.

„Быстрей“, — подумала она. Между ребрами — в бок и вверх, или между лопатками, пробить легкое и грудью ощутить, как выходит кончик ножа? Она занесла руку над его изгибающейся спиной, увидела маслянистый блеск ножа, как вдруг рука его поднялась с пола и швырнула штаны на рулевое колесо.

Он хотел было встать с нее, но его низ был захвачен последним спазмом: бедра мелко, неуправляемо дергались, но грудь он уже оторвал от нее, отталкиваясь обеими руками от ее плеч. Его большие пальцы потянулись к ее горлу.

— Где нож? — крикнул он. Голова его крутилась по сторонам в поисках ножа. Она старалась спрятать от него свое горло, но он пальцами подпер ей подбородок.

Хоуп обняла ногами его белые ягодицы. Он не мог уже остановиться, хотя, видимо, умом осознал грозившую ему смертельную опасность.

— Отдай нож! — потребовал он.

И тогда она, мгновенно занеся руку над его плечом, скользящим ударом лезвия перерезала ему горло. Она не увидела нанесенной раны, чувствуя, что он душит ее. Но вот одна его рука разжалась, и он схватился за свою шею, прикрыв ладонью рану, которую ей захотелось увидеть. Наконец между его сжатыми пальцами засочилась темная кровь. Он оторвал руку — опять, видно, стал искать нож, — и из его рассеченного горла вывалился прямо на нее огромный пузырь. Послышался чмокающий звук, как будто кто-то рядом высасывал из бокала последние капли через засорившуюся соломинку. Она снова могла дышать. „Где его руки?“ — подумала она. Казалось, они одновременно лежат на сиденье рядом и вспугнутыми птицами мечутся у него за спиной.

Длинным лезвием она ударила его повыше пояса, наверное в почку, потому что нож с легкостью вошел в тело. Ударила снова и снова. Орен Рэт прижался щекой к ее щеке, совсем как ребенок. Он бы закричал, конечно, но своим первым ударом она рассекла ему дыхательное горло и голосовые связки.

Хоуп еще раз ударила повыше, но наткнулась на что-то твердое, наверное на ребро, попробовала надавить — ничего не вышло, и она выдернула нож. Орен дергался, как будто хотел слезть с нее. Тело его посылало само себе сигналы тревоги, но они не достигали цели. Он откинулся на сиденье, голова у него не держалась, а пенис, продолжая двигаться, все еще соединял его с Хоуп. И Хоуп снова вонзила в него нож. Тот вошел в живот сбоку, по прямой прошел несколько дюймов до пупка, и снова на что-то наткнулся. Тело его снова упало на нее, придавив ей кисть. Но это уже было не страшно. Она высвободила руку и вытащила окровавленный нож. В кишечнике у него как-будто что-то лопнуло. Потоки крови и отвратительный запах оглушили ее. Она выпустила из руки нож, и он упал на пол.

Орен Рэт извергал кровь и другую влагу галлонами. И сразу стал легче. Их тела были такие мокрые, что она с легкостью выскользнула из-под него. Толкнула, и он перевалился на спину, а она присела на корточки на залитом кровью полу пикапа. Волосы Хоуп отяжелели от крови — его горло фонтанировало прямо на нее. Когда она моргала, ресницы прилипали к щекам. Одна его рука дергалась, она ударила ее.

— Умри! — крикнула она. Поднялось колено, потом упало. — Умри же, умри! — опять крикнула Хоуп, приказывая его сердцу, его жизни.

Она не смотрела на его лицо. На темном фоне кровавой слизи, окутавшей его тело, белый прозрачный презерватив сидел на его обмякшей плоти, как большая застывшая капля, чуждая человеческим извержениям. Хоуп вспомнила зоопарк и верблюжий плевок, приставший к ее ярко-красному свитеру.

Спазм сжал его мошонку, и это опять рассердило Хоуп.

— Умри! — прошипела она. Яички у него были маленькие, круглые и твердые; потом и они расслабились. — Прошу тебя, умри! — прошептала она. — Очень тебя прошу, умри!

Послышался легкий выдох, такой легкий, что можно было и не вдыхать обратно. Хоуп все это время оставалась на корточках возле него, слыша свое сердце и не отличая его пульса от своего. Позднее она осознала — умер он скоро.

Из открытой дверцы пикапа торчали наружу белые, обескровленные ступни Орена Рэта. Внутри кабины, постепенно накаляемой солнцем, все стало липким — кровь быстро свертывалась. Волоски на руках Хоуп склеились и стягивали подсыхавшую кожу.

Надо одеться, подумала Хоуп. И вдруг заметила: что-то явно случилось с погодой. Солнечный свет за окном кабины мерцал, как огонь лампы, загороженной включенным вентилятором; на обочине вздымались невысокие вихри гравия и песка; по плоской голой земле катились шелуха и поломанные стебли прошлогодней кукурузы. Дул сильный ветер, но не как обычно, а откуда-то сверху, и оглушительно ревел, точно мимо мчались тяжелые грузовики. Но на дороге никакого движения не было.

„Торнадо!“ — пронеслось в голове у Хоуп. Она ненавидела Средний Запад за непредсказуемую погоду. Уроженка Восточного побережья, она понимала, что такое обычный ураган. Но торнадо! Ей еще не доводилось его видеть, хотя метеосводки вечно стращали: берегитесь торнадо! А чего беречься? Вот этих крутящихся вихрей мусора? Этих летящих комков земли?

Солнце стало коричневым. От злости она ударила кулаком по холодному, упругому бедру Орена Рэта. Пережить такое и попасть в лапы этого проклятого торнадо. Шум усиливался, как будто она сидела под железнодорожным мостом, а над ней грохотал длиннющий состав. Она видела мысленным взором вертящуюся воронку, которая уже затянула не одну машину. Слышала, как почему-то все еще ревут их двигатели. В открытую дверцу летел песок, налипая на ее влажное тело, она потянулась за платьем и обнаружила вместо рукавов дыры. Ладно, сойдет и так.

Но чтобы одеть его на себя, надо выбраться из кабины, присыпанной придорожным песком. Снаружи, она не сомневалась, платье вырвется у нее из рук и воронка нагишом втянет ее в себя.

— Не жалею, — шепнула она. — Не жалею! — повторила она громко и снова ударила тело Рэта.

И вдруг у нее над головой раздался громоподобный голос, бросивший ее в жар:

— ЕСЛИ ТЫ В КАБИНЕ, ВЫХОДИ! РУКИ НА ГОЛОВУ! ЛЕЗЬ В КУЗОВ И ЛЕЖИ! — приказывал кто-то, как в громкоговоритель. „Это я сама умерла, — подумала Хоуп. — Взята на небо и со мной говорит Бог“. Она не была религиозна. И голос Бога показался ей таким, каким и должен быть — громоподобным и устрашающим.

— ВЫХОДИ! НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИ! — гремело вверху.

„Почему бы и не выйти? — решила она. — Ты самый большой кобель. Что еще ты можешь сделать со мной? Насилие — это такое надругательство, которое не понять даже Богу“.

В вертолете, зависшем над черным пикапом, Арден Бензенхейвер отдавал в мегафон команды. Он не сомневался, что миссис Стэндиш погибла, с такой высоты он не мог определить пол человека, чьи ноги торчали из открытой дверцы; но они ни разу не пошевелились, пока вертолет снижался, и в солнечном свете выглядели так безжизненно, что Бензенхейвер не сомневался — ноги принадлежат мертвецу. Ни помощнику шерифа, ни самому Бензенхейверу и в голову не могло прийти, что погибла не женщина, а Орен Рэт.

Они были уверены, что, расправившись с миссис Стэндиш, он не бросил машину, поэтому Бензенхейвер и приказал пилоту зависнуть прямо над ней.

— Если он все еще там, — пояснил он помощнику, — мы напугаем мерзавца до смерти.

Когда Хоуп Стэндиш, протиснувшись между окаменевшими ногами Рэта, выбралась наконец из кабины, прикрыв глаза от летящего мусора, палец Бензенхейвера сам собой соскользнул с кнопки мегафона. Хоуп пыталась прикрыть лицо платьем, но оно вырвалось из рук и облепило ее, как порвавшийся парус; цепляясь за борта пикапа, она добралась по обочине до его задней дверцы, вздрагивая от удара камешков, все еще прилипавших к телу там, где кровь не засохла.

— Это женщина! — воскликнул помощник шерифа.

— Вверх! — скомандовал Бензенхейвер пилоту.

— Господи, что с ней? — испуганно спросил помощник шерифа. Бензенхейвер грубо передал ему мегафон.