Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

Летом в Кировабаде состоялось большое событие, отмеченное всей страной: праздновалось тысячелетие великого азербайджанского поэта и философа Низами Ганджеви. Вначале у его мавзолея, находящегося в одном километре от нашего городка, а затем в центре Кировабада собралось очень много народа: из Москвы и многих республик приехали поэты, писатели, общественные деятели. Подполковник Дерюгин под свою ответственность повез нас на эти мероприятия и мне запомнился выступающий К. Симонов, который прочитал стихотворение, посвященное азербайджанскому поэту Самеду Вургуну:

Мой друг Самед ВургунБаку покинув, прибыл в Лондон…

Вокруг во всю развернулась большая книжная ярмарка, где продавались и юбилейные издания произведений Низами, купить которые мы не могли из-за их высокой цены. Купил только Дерюгин, который давал нам эти книги, из которых мы выписывали поразившие нас актуальностью древнейшие мудрости. В моем сохранившемся блокноте остались некоторые из них, и я позволю себе привести только одну, в большей степени отвечающей тому, что я делаю, творя эти свои воспоминания:

…И если посеяли деды сынамУместно посеять для внуков и нам.Лишь взглянем на поле посева мирскогоУвидим — что сеем один для другого…

Чтобы завершить рассказ о тех необычных для армии литературных и поэтических увлечениях, мне хочется привести несколько стихотворений, написанных солдатами срочной службы. В нынешнее время, в нынешней армии вряд ли кто-нибудь поверит, что так могло быть, но так было.

Вот что написал молодой солдат Ю. Грехов своей девушке в Подмосковье:

Хорошо, взгрустнув немножко,По душе, как по морю, грестиИ мечтать — под низеньким окошкомСеребристым тополем цвести.Рук-ветвей измученные кистиНа карнизе мог бы я сложитьИ, тихонечко качая листья,Долго и неслышно жить.В эту комнату весеннее дыханье,Как не те, не здешние объятья,Я бы нес на вечное свиданье,Шевеля коротенькое платье.И волнуя не людской любовьюВ неразгаданной тобою встрече,Я бы в сон к тебе у изголовьяОпускал обветренные плечи.Может стал я уставать немножко,Думами в душе грести…Я хотел бы под твоим окошкомСеребристым тополем цвести.

Следующее стихотворение Володя Портнов подарил мне через два дня после случившегося. Однажды он вернулся из Баку ночным поездом после очередного свидания с семьей и пришел в редакцию. В эту ночь я дежурил по штабу и сидел у телефона, читая книгу. В четыре утра какая-то неведомая сила подняла меня с моего места и я, сбежав с третьего на первый этаж, буквально влетел в редакцию. Он сидел у стола, склонив голову, на меня не отреагировал и был в состоянии глубокого шока — что-то опять случилось дома. Очнулись мы оба, когда горнист под окном протрубил «подъем».

Я не стесняюсь тосковатьУ друга на виду.Отяжелела головаИ тишина в бреду.И сердце бедное болит,Как сотни лет назад.И эту боль не утолитТвой добрый зоркий взгляд.Сиди, молчи. И я молчу.Шальная головаК столу склонилась, как к плечу,И не нужны слова.Нам нежных жестов не сыскатьИ нам не надо слов.Пускай бесчинствует тоска,Как сабли — наголо.Я не стесняюсь, не таюсь…Участьем тихих глазТоварищ нынче, как в бою,Меня от смерти спас.

А воинская служба продолжалась. Мы съездили в Баку, привезли мишени и начались стрельбы из ДШК по воздушным целям. Самолет-истребитель тащил на длинной веревке полотнище на высоте пятьсот метров со скоростью 450–500 километров в час, и надо было попасть в это полотнище. Бывало, что и попадали. Но прицеливаясь, надо учитывать скорость самолета и делать упреждение в наводке. За спиной у стреляющего сидел офицер и проверял наводку, но и это не помогло: длинная очередь прошила самолет. Он отцепил мишень, резко спикировал к земле и ушел к аэродрому. Этим и закончилась затея командира полка.

Женя Петренко. 1949 г.

Прошла еще одна инспекторская проверка, полк опять отличился, и последовал приказ на отпуска личному составу. Петр Николаевич договорился со старшиной Малаховым, что тот «ошибочно» внесет мою фамилию в приказ, а там — как повезет. Заместитель начальника штаба майор Бессонов усмехнулся, исправил цифру 15 на 10 и велел выдать проездные документы. Уже проверенным маршрутом я быстро доехал до Днепропетровска и неделю пробыл дома. Опять встреча с друзьями, пришли Женя Петренко и Леня Скабаланович в красивой форме с эполетами студентов-горняков, и опять разговоры о моей будущей учебе. Но еще не забытый «ожог» поступления в воздушно-десантное училище щемил где-то внутри, и я не мог представить себе и ощутить, как это все может быть, как поступить и с чего начинать.

Опять вернулся с пирожками и салом, но всем было не до них: за это время уехали домой последние солдаты 1926 года рождения, и в полку появилось много молодых. Все разговоры были только о демобилизации, и ее уже отсчитывали количеством оставшихся на нашу долю инспекторских проверок. Сошлись на том, что после весенней уедем все и оставим полк молодым.

Наступил 1950 год, и сразу же началась вербовка старослужащих сержантов в офицеры. Вводились должности замполитов рот и были нужны опытные кадры. Политработники составляли списки и по ним вызывали в политотдел на собеседование. Никого не принуждали, все решалось по желанию и анкете. Из полка изъявили желание человек десять, но взяли только троих: старшин Леню Малахова, Захара Закиева и Ивана Марченко. Оформили документы и велели ждать до ноября. Забегая вперед, расскажу о неожиданной встрече с ними в 1956 году. Наш курс проходил военную стажировку в лагерях Харьковского танкового училища в Чугуеве, и с полковником М. Е. Голантом мы приехали по делам в расположение училища. Был жаркий день и я, закатив мотоцикл в тень под дерево, сидел в коляске, ожидая полковника. Неожиданно из столовой вышли человек сто офицеров, преимущественно капитаны и майоры, и по команде начали строиться в колонну, а затем двинулись мимо меня. Я, внутренне поворчав, вылез из коляски, где уже немного задремал, и вытянулся по команде «смирно», как положено по уставу. Неожиданно увидел во второй или третьей шеренге двух капитанов: Малахова и Закиева и окликнул их по именам. Они, увидев меня, бросились из строя в мою сторону, колонна смешалась, сбилась в толпу вокруг меня, и началось общее братание. Офицеры, а это были политработники из Центральной группы войск, приехавшие из ГДР на какие-то курсы, ликовали вместе с нами. Большинство из них были такими же сержантами в 50-м и также тогда по доброй воле стали офицерами.