Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

Плутая по городу с тяжелой канистрой в руках, мы наконец отыскали таксопарк. Когда мы подошли к его воротам, увидели, что он осажден полусотней женщин с детьми, а вход закрыт наглухо. Потолкавшись у ворот, мы от изредка выходивших оттуда мужчин узнали, что сегодня день получки и женщины ожидают своих мужей, чтобы помешать им пропить зарплату. Нам же советовали прорваться в гараж и спросить Янека-электрика, единственного, кто мог нам помочь.

Преодолев каким-то образом заслон забаррикадировавшихся шоферов, мы попали на территорию парка и без труда нашли помещение, где пропивалась зарплата. За большими столами, заставленными бутылками с мутным бимбером и закусками: аккуратно нарезанной колбасой, огурцами, помидорами на расстеленных газетах, сидела огромная кампания. Некоторые, уже покончив с выпивкой, играли в домино. Без труда разыскав Янека, мы подождали, пока он закончит партию, предложили ему бартер. Он обрадовался, а когда узнал, что бензин отдаем вместе с канистрой, дал нам две катушки.

Представьте себе на минутку такое застолье где-нибудь в Германии, Дании или, не дай Бог, в Великобритании. На газетах закуска, в бутылках мутный самогон, а в глазах счастье от наконец-то состоявшегося истинно славянского общения.

— Какое варварство! — воскликнули бы чопорные западники. А у нас возможно. И у поляков тоже. Ведь и мы, и они — славяне.

Мы вышли из таксопарка, когда стало совсем темно. Походив по городу, мы узнали, что автобус до Величко будет только в девять вечера от оперного театра. В 21.00 закончился спектакль, люди стали выходить и сразу же подали автобус. Не торопясь мы купили у водителя билеты, вошли и сели. Пассажиров было немного и мы, уставшие за день, присели на свободные места там, где освещения почти не было. Перед самым отправлением вошли и сели напротив нас красавица-полячка, одетая в черное вечернее панбархатное платье со множеством украшений, и такой же красивый молодой человек в темном костюме. Когда автобус тронулся, она сначала шепотом, а потом все громче стала просить своего спутника пересесть на другое место.

— От этих солдат сильно воняет потом, — разобрал я польскую речь красавицы-пани и подумал, чем бы завоняло от нее, если бы погонять ее целый день с канистрой по Кракову.

На заднем сидении сидел одинокий молодой мужчина, как мне показалось, осторожно поглядывающий на нас. Когда все стали выходить, он загородил нам выход и предъявил удостоверение капитана Управления контрразведки Северной группы войск. Выйдя из автобуса, мы объяснили ему кто мы, куда и зачем ездили. Он проводил нас до наших машин, примерно 2–3 километра по пустынному в это время шоссе, поговорил с нашим командиром, доехал до Кракова и ушел.

И последняя встреча с поляками в тот период была в магазине перед нашей границей, где мы тратили оставшиеся у нас польские злотые. В маленький магазин нас вошло человек десять и негде было повернуться. Молодая продавщица, предвкушая подвалившую прибыль, ласково щебетала с нами и вдруг спросила:

— Паны солдаты уже домой едут?

— Так, пани, так, — хором ответили мы.

Из открытых дверей за спиной продавщицы вышла пожилая полька, очевидно, хозяйка магазина, слышавшая наш разговор:

— Спасибо вам, солдатам Красной Армии. Вы здесь большое кровопролитие прекратили. Еще бы полгода и тут бы живых людей уже не было.

В то время мы не знали, что это был район, где сражались насмерть, каждая за свое, две «героические армии» — УПА и Армия Крайова.

Уже в наши дни, в последние лет пятнадцать, я много раз бывал в Польше, часто пересекая ее на автомашине вдоль, поперек и по диагонали. Самый последний раз из Щецина мы ехали по самым разным дорогам: автобанам, магистральным шоссе и просто проселочным. Я, глядя в окно, придирчиво искал ямы на дороге, участки без линий разметки и отсутствие столбиков с катафотами. Не нашел до самой границы.

Вдруг вспомнились осторожные, наболевшие, с достаточной деликатностью задававшиеся поляками вопросы:

— А какой будет Польша, самостоятельная или в составе вашего Союза?

Вот вам и патриотизм, и любовь к своей стране, и колбаса на газете, и выпить могут, и даже подраться, а ям на дорогах нет. И тоже славяне, как и мы.

О новой Польше можно написать много интересного. Какой, например, стала Мазурия, превратившаяся в красивый, богатый и гостеприимный край, где можно отдохнуть, собирая грибы, ягоды, рыбачить или охотиться. Но это совершенно другой рассказ: о новой стране и о людях новой, такой же, как и у нас, генерации.

Однажды мы ехали из Никополя поздно вечером и увидели, как дядька ломал скамейки в только что построенных будках на автобусных остановках. Крепкие, только покрашенные бруски он привязывал к велосипеду. Остановились, пристыдили, думали смутится, а он нам в ответ:

— А кто тут на них сидеть будет, кому они здесь нужны?

Немцы

До войны мы жили, не зная и не интересуясь национальностью. Среди нас были русские, украинцы, немцы, евреи, цыгане, татары, но никто не знал, кто есть кто. Когда стали говорить о войне, в первую очередь начали отличать немцев. На нашей улице жил немец, доцент университета Скарре. Его дочь Соня, почти наша ровесница, очень красивая девочка, играла с нами во все детские игры и даже в войну, исполняя роль санитарки. По соседству с ними жил еще один немец, Гэсс, который со своими маленькими детьми уехал еще до войны.

Но это были наши немцы. Тамошние, жившие в Германии, тоже были «за нас». Все, кроме фашистов. И если вдруг начнется война, все немцы и наши, и те, что в Германии, повернут оружие против фашистов, и победа будет за нами.

Когда война началась, стали прилетать и бомбить немецкие самолеты, мы думали, что в самолетах сидят фашисты, а рабочий класс Германии ждет удобного момента, чтобы нанести решающий удар по фашизму. Стали появляться беженцы и раненые красноармейцы, рассказывать о виденном и пережитом. С каждым днем надежда на рабочий класс Германии угасала и, наконец, исчезла вовсе, а потом понятия немец и фашист объединились.

Скарре оказался не немцем, а латышом и эвакуировался в Сибирь. Вскоре в город пришли фашисты, но мы, еще желая найти хоть какое-нибудь утешение, вглядывались в них, пытаясь отыскать хоть маленький признак сочувствия и братской солидарности. Но безуспешно. Выглядели они уверенно, спокойно и воинственно, очевидно, готовые к завоеванию всего мира.

Когда установилась оккупационная власть, с этим вопросом было покончено навсегда. По улицам водили колонны наших пленных солдат, их конвоировали молодые солдаты вермахта и отстающих совершенно буднично, по-деловому, пристреливали, а в движущийся сзади грузовик складывали трупы. Немецкие солдаты делали это без эмоций, как неприятную, но необходимую работу, похожую на подметание улицы дворником.