Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Двусмысленность ситуации была связана с тем, что католическое духовенство слишком широко интерпретировало текст постановления Комитета министров от 16 января 1860 г., а царские власти, напротив, считали, что детям крестьян-католиков надлежит учиться лишь молитвам и пению на латыни. 10 марта 1862 г. предводитель шляхты Липовецкого уезда выступил с решительным протестом в связи с проведением обучения только в устной форме, но Васильчиков не уступал. 20 марта он даже подтвердил трем гражданским губернаторам незаконность обучения вне стен костела с участием посторонних лиц541. Таким образом, он загодя ответил на высланное через четыре дня письмо Антония Фиалковского, каменецкого епископа, в котором тот, ссылаясь на значительное количество приходов, просил разрешения преподавать катехизис в отдаленных селах. Он доказывал, что ограничение процесса обучения в рамках костела приведет к тому, что большая часть паствы будет оторвана от своего наставника542.

Было бы логичным, если бы украинскому крестьянству дали возможность молиться на родном языке. Скорее всего, царские власти не имели ничего против такой возможности. Это был недолгий период, когда в Петербурге серьезно задумались над возможностью перевода Библии на украинский язык и когда было разрешено издавать в столице русско-украинский журнал «Основа». Правда, одновременно с этим в 1861 г. Главное управление цензуры выступило категорически против уже запрещенных в 1859 г. украинских букварей. В.И. Ламанский и М.Н. Катков, которые сначала поддерживали это движение, затем встали на сторону цензурного ведомства. Они оказали давление на министра внутренних дел П.А. Валуева, который признал, что идея В.И. Назимова о поощрении самобытности литовского и белорусского крестьянства для защиты от полонизации была бы настоящим «манифестом à la Garibaldi в честь народностей»543. Обмен аргументами между обеими сторонами, имевшими претензии на гегемонию, показывает, что как большинством поляков, так и большинством русских украинский язык воспринимался лишь как диалект их собственных языков.

Царские власти боялись прежде всего угрозы польского возрождения в этом регионе. Не прошла незамеченной и подготовка к восстанию: в феврале 1862 г. в Киеве была раскрыта подпольная типография Стефана Бобровского. В этой связи понятно раздражение, сквозящее, к примеру, в письме подольского гражданского губернатора из Каменца к Васильчикову от 27 апреля 1862 г., когда он в связи с крестьянским вопросом останавливается также и на языковом: «Хотя эти крестьяне католики по исповеданию, но по происхождению они Русские и как нет ничего общего между национальностью и вероисповеданием, то, по моему мнению, не следовало бы допускать обучение их польской грамоте у ксендзов и было бы справедливо, чтобы ксендзы преподавали им Закон Божий по уставам римско-католической церкви, но на русском языке, который для них более понятен, чем польский».

Этот аргумент пришелся по вкусу генерал-губернатору, который узнал в нем мнение Бибикова, высказанное еще в 1845 г. Уже 11 мая 1862 г. в письме к епископам он отмечает, что священники должны помнить, что имеют дело с крестьянами католического вероисповедания, но русскими по происхождению, которые разговаривают на малороссийском наречии и потому лучше понимают по-русски, чем по-польски. Он также потребовал от епископов предоставить отчеты о том, начато ли обучение на русском языке.

Епископ Фиалковский не поверил своим глазам и 22 мая попытался доказать в ответном письме губернатору, что это невозможно: «Малороссийское наречие, употребляемое в Подольской губернии римско-католическими крестьянами, пропитанное элементом польским вследствие вековых сношений обоих народов, не препятствует к таковому обучению их детей, которые от младенчества крестятся и отправляют молитву Господню языком польским… Следовательно, не можно католиков Малороссов оставить в религиозном невежестве по причине, что они русские по происхождению». К тому же, добавлял епископ, ксендзы не мешают им в изучении русского языка и даже оказывают посильную помощь544.

Однако гражданский губернатор в Каменец-Подольском, который, похоже, пользовался особым расположением у Васильчикова (ему была выслана копия ответа Фиалковского), продолжал доказывать свою правоту. Он заявлял, что вовсе не понимает выводов каменецкого епископа, поскольку все католики России (лицемерно писал он, не вспоминая об имевших место гонениях), как итальянцы, французы, литовцы, армяне, могут молиться на родном языке. «Почему же русский католик в России в такой зависимости от польских ксендзов, в таком угнетении, что не смеет молиться на своем языке? Что его даже не учат другой молитве, как польской… что с малолетства ему стараются внушить убеждения, что он не принадлежит к общей русской семье, хотя бы и не православный, а католик? По моему мнению, это чистый произвол со стороны польских ксендзов, стремящихся к распространению и усилению в этом крае польского элемента, в ущерб коренному русскому». В конце письма губернатор высказывает предложение, за которое его начальство не поспешило ухватиться, – обучать крестьян религии «на их родном языке, то есть русском или малороссийском»545.

Эпистолярная война на высшем уровне длилась с июля по сентябрь 1862 г. В то время как Фиалковский повторял, что «познание и хвала всевышнего не могут ограничиваться одним языком», Васильчиков сухо приказывал ему исполнять полученное распоряжение. В свою очередь, луцко-житомирский епископ Боровский, отсутствовавший на момент принятия решения, полагал, что сможет защитить поляков: «…по всем приходам я удостоверился, что крестьяне Католики находятся по большей части в Волынской губернии в пограничных местах от Галиции и Царства Польского, что они все суть происхождения польского и обыкновенно называются Мазурами [т.е. уроженцами Центральной Польши. – Д.Б.], сколько я в церкви заметил, говорят по-польски очень хорошо и совершенно понимают учение церкви и молитвы… Малороссийскому наречию обучаются и употребляют его только в своих сношениях с Малороссами и не доказывают тем своего происхождения»546.

Похоже было, что католическое духовенство и польские помещики проиграли языковую борьбу, но они еще пытались что-то сделать, чтобы сохранить как можно более тесные контакты с католическим крестьянством, несмотря на его постепенное отдаление. Ф.Ф. Витте, назначенный в сентябре 1862 г. на должность попечителя Киевского учебного округа, отверг предложение киевского предводителя дворянства А. Хорватта547 о назначении католических наставников в начальные православные школы. Он ответил, что это могло бы подорвать доверие родителей: «Эта мера неминуемо возбудит в крестьянах сомнение относительно направления школ в духе православия и русской национальности… Наконец, допущение ксендзов в народные школы будет иметь еще то важное неудобство, что они училища, назначенные Правительством для оживления в сельском населении здешнего края сознания Русской национальности, внесут польский язык, чего более чем в каком-либо другом учебном заведении следует опасаться в народном училище». В конечном итоге Витте желал, чтобы малолетние католики ходили к ксендзам, но не желал допускать ксендзов в русскую школу. Но генерал-губернатор не одобрил никаких конкретных мер548.

Некоторые католические священники, как, например, Остапович, о котором идет речь в рапорте полиции Ольгопольского уезда от 14 ноября 1862 г., пытался оказать давление на старшину волости, чтобы тот отделил от православных католических учеников, воспитанием которых он хотел заняться лично. Однако полиция отказала ему в такой возможности, т.к. это можно было бы приравнять к созданию школы (таких учеников было десять). «А при том, – писал уездный начальник полиции, – что подобного рода школы, как дано мне знать предписанием Г. начальника губернии от 31 минувшего октября, учреждаются по действиям тайного общества с целью развивать польский фанатизм через взаимные отношения воспитанников с крестьянами…» Кроме того, полиция давно замечала за Остаповичем «допущение в духовных речах намеков к возбуждению польской национальности»549.

Исчерпав все аргументы, епископ К. Боровский использует последний шанс, чтобы сохранить тонкую нить, связывающую – обратим внимание – лишь 1/6 часть крестьян с Польшей. Его попытка хорошо иллюстрирует господствовавший консервативный дух и стремление скорее на расстоянии поддерживать национальное и религиозное верховенство, чем сделать возможными перемены в социальном статусе крестьянства. В период нарастания революционной волны польский епископ наивно верил, что царские чиновники захотят прислушаться к нему.