Том 2 - Валентин Овечкин

Марфа, нагнув голову, теребит концы платка.

Катерина. Возьмите меня в свахи. Я ее уговорю.

Кость Романович. Андрий Степанович! Скоро подадут лошадей?

Андрий (смотрит на часы). Через двадцать минут. Вы же заказали к десяти. Подседлают, верхом поедете.

Марфа (Стешенко, который что-то говорил ей тихо). Не надо сейчас об этом, Иван Назарович… Вон Павлуша закурить у вас просит, сверните ему.

Кость Романович (задумчиво). А мы — свое… Хорошо сказала ты, Катерина!..

Вера (подходит к Кость Романовичу, обнимает его за плечи). Эх, товарищ секретарь, Кость Романович. Посеем! Все выполним!.. Нам бы еще гектара два мужиков таких, как вы, посеять!

Женщины поют.

Андрий (Мусию Петровичу). За все наступление от Сталинграда до Днепра ни одного дня не был полк без хлеба. Каждую неделю весь личный состав через походные бани пропускал. Так у меня ж там, дед, и народ был! И повара были — гвардейцы, и сапожники — гвардейцы. А что я тут с тобой, старым хреном, буду делать?

Мусий Петрович (не расслышав). Эге, правильно говоришь! Старый конь борозды не испортит.

Кость Романович встает, одевается.

Павел. Уезжаете? За что вы меня, Кость Романович, постыдили? Я тоже немало потрудился для народа. Не сторонился я людей. Пять премий получил от Наркомзема. Не за плохую работу я их получил…

Кость Романович. И еще придется нам потрудиться, Павел!.. В нашей жизни есть место большим чувствам. Врагам отплатим. Кто-то за нас дойдет до Берлина. Но одной ненавистью нельзя жить. И любить у нас есть кого… А горе — у всех… (Отходит к окну и до конца сцены стоит там, одетый в полушубок, смотрит в темное окно.)

Катерина (Павлу). Его сын был вместе с ним в партизанском отряде. Лет шестнадцати парень. Такой красивый, весь в отца, и ростом ровный с ним. Идут, бывало, рядом — не различишь издали, который отец, который сын.

Павел. Погиб?

Катерина. Ранило его тяжело. До сих пор в госпитале лежит. Врачи говорят — слепым останется.

Баба Галька. Катерина! Закуски не хватает. Вареники там остались?

Катерина идет к печке с чашкой.

Андрий (Арише). Хороший тост подсказала ты, Ариша. С таким тостом можно еще выпить… За доверие бабам! (Выпивает.)

Мусий Петрович. По всему свету!..

Вера запевает: «Теплый ветер дует, развезло дороги, и на Южном фронте оттепель опять, тает снег в Ростове, тает в Таганроге, эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…» Павел сидит, опустив голову.

Затемнение.

Когда сцена освещается вновь, гостей уже нет. Стол отодвинут в сторону. Павел с Катериной сидят на лавке.

Павел. Знаешь, Катя, что такое сальские степи?

Катерина. Я там не бывала, не знаю…

Павел. Море. Будто море замерзло — такая равнина. С кургана глянешь — на пятьдесят километров видны впереди села. Лесов у нас нет. Ковыль да камыш на Манычах. И ветер. Круглый год ветер. Ветру там простор. Летом песок несет из пустынь, мгла стоит над землей, солнце, как в дыму, всходит и заходит, а зимою снег метет.

Катерина. Что ж у вас там хорошего?

Павел. Что хорошего? Не знаю, Катя… А вот один боец из моей роты, тоже сальский, пока жив был, носил под гимнастеркой в ладанке щепотку нашей земли… Наш край — родина колхозов. Оттуда началось. У нас еще до сплошной коллективизации коммуны были. Мой колхоз с двадцать четвертого года существует, двадцать лет. Приходили отцы наши с гражданской войны и начинали социализм строить. Командира полка выбирали председателем коммуны, а сами за плуг становились… Наши места, Катя, знаменитые. О совхозе «Гигант» слыхала? Фабрика зерна. Это — у нас. Сколько мы хлеба давали! Идешь, идешь степью, пшеница шумит по обе стороны дороги, километров на двадцать.

Катерина. А послушать тебя — вроде пустыня там, сушь.

Павел. Сушь, да. А земли у нас очень плодородные. Там и была пустыня, до советской власти. Дикая степь, табуны ходили. Потому и дорого оно, Катя, что все нами построено. На глазах выросло. Я как стал трактористом, восемь лет в одном колхозе землю пахал. А зимою по хозяйству работал. Я много сделал для своего колхоза. Три водокачки-ветрянки сделал и движок для электростанции. Легкие были на ходу, от самого маленького ветерка крутились. Жил я как раз возле мэтэфэ, так, бывало, и засыпаешь под музыку — крутятся лопасти, как веретено жужжит, и просыпаешься рано утром, скотину уже поят, слышишь — работают мои движки… Механики называют ветер — голубой уголь.

Катерина. Почему — голубой уголь?

Павел. Ну, уголь, потому что заменяет горючее для машин, а голубой — с воздуха, с неба… Я учиться хотел, собирался, парнем еще, в город ехать, да так как-то жизнь сложилась, не пришлось. (Достает из кармана гимнастерки фотокарточки, показывает Катерине). Наш колхоз… Это наши фермы. Это клуб, правление… Сад. Видишь, какой сад был? А раньше считалось, что в нашей местности сады не могут расти… У нас был и виноградник. И в степи сажали лесополосы у дорог, чтобы защитить посевы от суховея… Это — эмтээс. Моя бригада в полном составе. Хорошие ребята! Этот, писали мне, — командир танковой роты. Этот Героя получил за Днепр. Этот погиб… А это мое семейство… В последний день снялись. Меня двадцать третьего июня взяли в армию…

Катерина (долго рассматривает карточку). Маленький — сын?

Павел. Сын. Сына мало помню, не успел к нему привыкнуть, а дочка все стоит перед глазами — как она в Сальске на вокзале прощалась со мной. Дочке двенадцать лет было.

Катерина. На тебя похожа. Плакала, слезинки на глазах… А у жены лицо суровое. Красивая… Брови нахмурила… А может, чуяло сердце муки впереди… Как ее было звать?

Павел. Наташа.

Катерина. Ты ее очень любил?

Павел. Любил… Первое время мы хорошо с нею жили. А потом профессия моя не понравилась ей. Не нравилось, что все лето в степи живу, домой грязным прихожу. Она, когда я еще комсомольцем был, хотела, чтобы я в сельсовет поступил или в кооперацию, на должность, чтоб и ей в колхозе не работать… Ну и трактористы разно жили. Иной парень прославится выработкой, глядишь — дом ему сельсовет строит новый, усадьбу большую отводит. Я ни у кого ничего не просил. Плохим был хозяином. А ей хотелось хорошую обстановку купить, цветы любила. Цветов у нас в хате полно было, на всех столах, подоконниках, мне со своими чертежами и примоститься было негде. Случалось даже — скандалили с ней из-за этого. Я ее цветы — за окно, а она мои чертежи — в печку. Ну да что теперь вспоминать это… (Прячет карточки в карман, свертывает одной рукой папиросу, достает из кармана зажигалку — зажигалка не горит.)

Катерина. Постой, у меня где-то кресало было. (Находит на припечке кресало.) Только я кресалить не умею. Это бойцы у меня забыли.

Павел. Вместе выкрешем. (Дает ей трут и кремень.) Держи так, а я буду кресать. (Крешет, трут долго не загорается.) Тоже — техника…

Катерина. Ой! (Подносит палец к губам.)

Павел. По пальцу? Больно? Вот беда тебе со мной! Прости, Катя, это я с левши, еще не научился. (Обнимает ее).

Катерина. Ничего. Прикуривай, загорелось. (Машет трутом, раздувая искру.)

Павел прикуривает.

Павел. Нелегко, Катя, забыть родные места. Сколько мы вложили труда в свою землю! У нас природа немилостивая. У нас там дуром ничто не вырастет. Посадил деревцо — поливай все лето, только тогда примется. Я на сорок первый год намечал и в степи построить водокачки. Хотел ветром поднять воду, насосами. Пустить ее на поля, в сады…

Катерина. Ты хочешь уехать, Паша? (Обнимает Павла). Чтоб опять я осталась тут одна?.. Не рви ты мне сердце. Я твою боль, как свою, чувствую.

Павел. Нет, я тебя не покину… Если уедем, Катя, так вместе. А?

Катерина (долго молчит). А я Украину не видела в крови, в пожарищах? Не хочется разве мне увидеть ее опять счастливой?.. Вот так вы, мужчины, всегда. Свое… вам — дороже…

Павел. Сердишься, Катя?

Катерина. Нет…