Том 2 - Валентин Овечкин

Андрий. А сколько коров осталось у колхозников?

Мусий Петрович. Коров?.. Коровы есть, да с бабами не сговоришься. Хочется ей и лишнюю литру молока на базар понести, и от того не прочь, что сеять надо. «Сеять, говорит, надо, не отказываюсь, а корову не дам». Так кого ж запрягать — меня, председателя, что ли?

На улице раздается злобный лай собаки.

Катерина. Еще кто-то идет.

Андрий (прислушивается). Чей это такой злой? Я что-то у вас в селе и собак не видел.

Нюрка. Это Корниенковых, Колчак. Помните, был у них кобель рябой, с одним ухом? Без хозяев остался, бездомно живет, под скирдами ночует. Пробовали приманывать — не идет ни к кому, одичал.

Лай слышен во дворе, под окнами. Марфа вздрагивает, оборачивается к темному окну, вскрикивает и порывается встать. Но к ней уже подошла Нюрка, мягко берет ее за плечи, уводит в другую комнату. За ними выходит и Вася.

Вера (Андрию). Как услышит, будто рвут кого-то собаки, так и вспоминает Михайла. Его немцы поймали, когда он в село приходил. Дома убили, на ее глазах. Ох, господи!.. А потом мертвого повесили во дворе на груше и овчарок на него натравливали…

Нюрка, усадив Марфу на кровать, успокаивает ее.

Входит Стешенко.

Стешенко. Чтоб ты издох, проклятый! Лежал бы в теплом кубле, а он бегает по улицам, на людей бросается. Здравствуйте! Можно до вас в компанию?

Андрий. Здравствуй, Иван Назарович! Поздно пришел. Пора уже расходиться. Хозяйке надо покой дать… (Павлу.) Похоже, старший лейтенант, попали мы с тобой из огня да в полымя… Я, сказать по совести, когда посылал тебя вперед, думал, что тебя выберут тут председателем.

Павел. Я же здесь чужой человек.

Андрий. Не чужой — за весь Советский Союз воевал. Теперь ты даже родня нашему колхозу, зять наш… А ты, Катерина Григорьевна, девка не промах. Какого гвардейца себе отхватила! Слыхал, слыхал, Ариша мне уже рассказала. Ну, чего застеснялась? Дело житейское. Счастливо жить вам в паре! Желаю тебе, Катя, счастья!

Катерина. Спасибо, Андрий Степанович.

Андрий. Мы с ним три месяца в одной палате лежали, койки рядом. Лежим, обсуждаем — куда ехать? У меня — дом, семья, а у него хуже дело. «Мне, говорит, теперь все равно, куда глаза глянут». — «Ну, говорю, поезжай к нам».

Вера. А в палате вас, раненых, много было?

Андрий. Двенадцать человек.

Вера. Вот бы всех и направили в наш колхоз.

Андрий. Не всех демобилизовали. Троих только.

Вера. Хоть бы этого, третьего, привезли…

Андрий. Тебе? А Мирон вернется?

Вера. Эх, кабы вернулся!.. А вы, Павло Тимофеевич, не встречали часом на фронте Шульгу Мирона Федотовича? Танкиста?

Павел. Нет, не встречал.

Вера. Всех спрашиваю — никто не встречал. Как ушел — ни одного письма не получила… А вы сами не танкистом были?

Павел. Сапером.

Андрий. А до войны он работал бригадиром тракторной бригады. Изобретатель. Может, кто помнит — делали мы сцепки для комбайнов системы Чумакова? Это тот самый Чумаков. Вот какой человек… Послал я его вперед. «Скажи, говорю, что мой товарищ, и живи, ожидай меня. Если не дорежут меня врачи, и я приеду». А сам думаю: выберут его сразу председателем, я вернусь — мое место занято. Отдохну немножко, а потом попрошу себе какую-нибудь другую должность, полегче. Пойду в сельпо, ситчик мерить. Не вышло!

Нюрка с Васей возвращаются в переднюю комнату. Марфа сидит на кровати. Павел встает, проходит в угол, где стоит знамя, разворачивает его до половины. Видна вышивка «Колгосп «Ленiнский шлях».

(Встает.) Смотри-ка, вижу его тут, и не толкнуло в голову спросить, как же оно сохранилось! Старое знамя. В тридцать первом году шефы подарили его нам. Кто его сберег? Мусий Петрович! У кого знамя было?

Мусий Петрович. Про знамя спрашиваете? Не знаем, кто его схоронил. Было зашито в клеенку и закопано в землю на огородах за старой мельницей. Убирали картошку — выкопали плугом.

Андрий. Кто ж его там закопал?.. Да, в земле лежало. Вот тут шелк почернел от сырости и дырочки.

Стешенко. Из живых никто не похваляется, что он схоронил…

Андрий. Ольга?..

Вера. Могло быть. Туда, к старой мельнице, Ольгина усадьба выходит.

Павел. За такие дела в армии орденами награждают…

Андрий (сворачивая знамя, задумчиво). Старое знамя…

Баба Галька. От погибших нам, живым… Тебе, председателю. Покинуть нас хочешь? Пришел герой (указывает на ордена) и загордился! Чего решили тут насчет посевной?

Андрий. Да ничего толком не решили. Будем еще не раз собираться и думать гуртом… Не загордился я, Архиповна, а просто думаю, что если б свежий человек, которому это по новости, так, может, лучше повел бы дело.

Баба Галька. По новости, по новости… Нам это всем по новости. Были войны, были враги у нас, но таких врагов еще не видали… Так что решили? Мало тягла? Должно быть, не дадите мне плуга на огород? Придется нам лопатами землю копать?

Нюрка. Почему вам копать? Вас же на амбары назначили.

Баба Галька. Не пойду я на амбары. Не хочу. Не по моим силам работа.

Вера. Пусть пленные фрицы лопатами копают. Где они, те, которых Красная Армия в плен берет? Вот их сюда, к нам. Ограбили нас, обездолили — пускай теперь копают. А я не буду.

Катерина. Будешь, если на то пойдет.

Вера. Не буду! Для кого мне жилы рвать?

Катерина. У тебя сын есть.

Вера. Сын!.. Вот затянется война, и сын пойдет туда, где батько. А не будет войны, все равно — вырастет, уйдет, и останусь одна.

Максим. Строили, строили, затратили миллиёны на эти мэтэсэ, мэтэхвэ, и опять нам же строить…

Андрий. А как иначе?

Максим. Иначе?.. И в хатах можно выкормить тех телят и поросят. Хозяин бы выкормил…

Вера. Как подумаешь, как нам трудно будет — и руки не поднимаются, и жить не хочется. Зачем жить?

Катерина. Затем и жить, чтоб легче стало.

Вера. Хорошо тебе говорить, Катька. Вот вы, двое, сошлись, вас уже парочка… Да если б было мне для кого, я бы пальцами рыла землю, по зернышку руками бы сажала! Чтоб прийти домой, да не в пустые стены. Чтоб пожалел он тебя, пригрел, слово ласковое сказал… Эх, доля наша бабья, богом проклятая!..

Баба Галька. Э, Верка, Верка! Я больше твоего на свете прожила. Сколько я видала, и хорошего, и плохого, сколько я людей похоронила! А хочется посмотреть своими глазами — что оно будет еще лет через двадцать.

Максим. Чертов батька знает, что оно будет… Может, союзники потребуют от нас за свою подмогу, чтоб мы и колхозы распустили.

Андрий. Что ты мелешь? (Долго смотрит на Максима). Некому было тебе, вижу, без нас мозги прочесывать. Два года фашистскую брехню тут слушал.

Максим. Никого я не слухал, я сам по себе жил. Они на мой край до лесу и ходить боялись.

Андрий (Павлу). Видал такого? Последним единоличником был у нас.

Максим. Вот, опять вспоминаете! Последним вступил, да. Один оставался. Куда деваться? А если скажут (встает): «Разойдись!» — опять же выполню команду.

Катерина (Мусию Петровичу). А вы говорите, диду Мусию, с бабами не сговоришься.

Нюрка. Эге! Забирайте его в свою бригаду. Я его такого (она выглядит девчонкой рядом со вставшим во весь рост Максимом) не перевоспитаю.

Андрий. Этого не предвидится — «разойдись». Чего тебе в голову взбрело?

Баба Галька. Видит, что все спалено, машин нету, ничего нету, думает — и колхоза нету.

Андрий. Колхоз — вот мы, люди… (Встает.) Ну, давайте кончать. Утро вечера мудренее. Завтра пойду опять в район, буду выяснять, что и как… (Укладывает бумажки в стол.)

Колхозники одеваются. Марфа входит в переднюю комнату.

Баба Галька (подходит к Андрию). Так я, товарищ сержант, хотела…

Нюрка. Не сержант, Архиповна. Видите — четыре звездочки. Капитан.

Баба Галька. Я, товарищ капитан, хотела…

Стешенко. Гвардии капитан.

Баба Галька. А чтоб вам!.. Понадевали погоны, ордена, не знаешь, как до вас и подступить.