Том 2 - Валентин Овечкин

— Не миновать, значит? — засмеялся Мартынов.

— Не миновать, золотой! Дал бог тебе ума, не дал разума. Богатым не будешь, профессором не будешь, академиком не будешь, всю жизнь будет тебе дальняя дорога!..

Зыбь на реке развело в небольшую волну, вода плескалась о берег. Ниже по Сейму по железнодорожному мосту прогромыхал с протяжным гудком скорый поезд. В пригородной слободке девчата пели частушки, пиликала гармошка. Прошел, сверкая освещенными окнами, автобус со станции, везя в Троицк приехавших домой на каникулы студентов и командированных. На понтоне сидел, не боясь надвигавшегося дождя, накрывшись плащом, рыбак-ночник и время от времени посвечивал карманным фонариком, обводил лучом прыгавшие на неспокойной воде поплавки.

1956

Пьесы

Бабье лето

Пьеса в 3-х действиях,

8-ми картинах

Катерина Дорошенко — лет тридцати шести. До войны была рядовой колхозницей, в пьесе — бригадир.

Павел Чумаков — демобилизованный гвардии старший лейтенант, в пьесе — старший механик МТС. Лет около сорока. Правая рука по локоть — протез в перчатке. Носит военную форму, в первом действии еще с погонами. На гимнастерке ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

Андрий Кравченко — председатель колхоза, демобилизованный гвардии капитан, лет сорока. Награжден орденом Отечественной войны и медалью «За оборону Сталинграда». В первом действии — в военной форме с погонами.

Кость Романович — секретарь райкома партии, лет сорока пяти. Был в партизанах, награжден орденом Красного Знамени и партизанской медалью.

Вера Шульга — пышущая здоровьем молодица лет тридцати двух. Хорошо поет.

Марфа Стеблицкая — тихая, болезненного вида, лет сорока пяти.

Баба Галька — лет шестидесяти пяти, маленькая, сгорбленная. Посмотреть на нее — в чем душа держится, но эта старуха из тех, что живут до ста лет. Ходит быстро, разговаривает громко.

Нюрка Вакуленко — бригадир, лет двадцати трех. Хорошо поет.

Ариша — жена Андрия, лет тридцати восьми.

Гаша — трактористка, лет двадцати восьми.

Мусий Петрович — бригадир, лет шестидесяти пяти. Туговат на ухо.

Иван Назарович Стешенко — колхозный агротехник из опытников-самоучек, лет пятидесяти. Был в партизанах, носит красную ленточку на шапке.

Максим Трохимец — рослый мужик, лет сорока семи, хромой.

Явдоха — лет сорока.

Мирон — муж Веры, лет тридцати пяти, в военной одежде без погон.

Подростки:

   Вася — сын Марфы Стеблицкой

   Грицько — сын Веры

Женщины, старики, девчата, подростки.

Время и место действия: Украина, зима, весна и лето 1943–1944 гг.

Действие первое

Хата Марфы Стеблицкой, разделенная на две комнаты печью и стеной. В прихожей живут хозяйка с сыном, там кровать, стол, кухонная утварь. В передней, отведенной под правление колхоза, — стол, лавки, шкафчик для бумаг, плакаты и армейские листовки на стенах. На столе лампа из снарядной гильзы крупного калибра. На подоконнике ведро и кружка. В углу стоит свернутое знамя. Заседание правления колхоза. У стола на лавках сидят: Андрий, Мусий Петрович, Павел, Максим Трохимец, Катерина, Вера, Нюрка Вакуленко, Марфа Стеблицкая с сыном Васей. Тихая минута. Заседание окончилось, час поздний, но люди не расходятся, хотят еще поговорить с вернувшимся в колхоз старым председателем.

Мусий Петрович (Андрию). Вопросы все порешали, а делá я тебе еще не передал… А что тебе и передавать, Андрий Степанович? Земля — там, за селом, лежит под снегом, на старом месте. Сколько было при тебе, столько и осталось, ни на гектар не поменьшало. Кони в конюшне стоят…

Нюрка Вакуленко. Фрицы…

Мусий Петрович. Как? Фрицы, да. Трофейные. Партизаны отбили у немцев пять штук. Не знаем, как и поделить на три бригады: по две головы — много, по полторы — мало.

Андрий. По полторы — мало…

Мусий Петрович. А бумажки из района тут сохраняются. (Открывает ящик стола, ищет.) Одна входяща, другая исходяща. Нет, не тут. (Идет к шкафчику.) Нету, покурили, сукины дети (Васе Стеблицкому). Васька, лазил в мою канцелярию?

Вася. Я не брал, дедушка.

Мусий Петрович. Ты мне смотри!

Вася. Да не брал, говорю!

Андрий. Имущество передаешь, диду, а где люди?

Мусий Петрович. Люди?.. Девчат двадцать две души в Германии.

Нюрка. Двадцать одна осталась. Со мной было двадцать две.

Андрий. Кадры мои куда девали? Где наши старые бригадиры? (Громче). Бригадиры где?

Мусий Петрович. Микола Сергеевич погиб под Золотоношей, извещение получили. (Глянув на Марфу, тише). Михайло Стеблицкий в партизанах был, тут погиб. Артем Иванович воюет, живой, письма шлет. Вот Нюрка на его месте бригадиром, отца заменила.

Андрий. А Ольга Хромченко, знатная стахановка наша? (Спрашивает как бы про себя, судьбы людей, о которых он спрашивает, уже известны ему.) Ольга?..

Мусий Петрович. Ольгу фашисты расстреляли, со всем ее звеном. На Горюновой балке памятник мы им поставили…

Пауза.

Катерина (Павлу). В ее звене и племянница моя была, Дуня. Сирота, у меня жила. Этот свой платок прислала мне оттуда. Увидала, что отводят в сторону, по одной, и стреляют в голову из автоматов, а платок белый, пуховый, кровью зальет, — сняла, отдала соседской девочке: «На, говорит, отнеси тете Кате»… Я не была там, больная лежала.

Марфа. Пережили мы тут…

Кто-то тянется кружкой к ведру, стоящему на подоконнике. Кружка стучит о пустое дно. Стеблицкая берет ведро и, накинув шаль, выходит из хаты.

Нюрка. А сколько войска прошло! Каких только наций не повидали!

Вера. И итальянцы были у нас. Петухи. Перья на шляпах. Вояки! Сами продавали нам оружие.

Катерина. На продукты меняли. «Дай, матка, сала, бери граната, носи партизан».

Вера. Мы с Катериной выменяли у одного за два куска сала пистолет и патронов пригоршню. А гранатам цена была известная — десяток яиц за штуку. У нас тогда еще куры оставались, так мы наменяли их штук двадцать. А баба Галька доставила куда надо.

Входит Марфа с ведром и баба Галька.

Вот она, наша связная. Положила гранаты в кошелку, сверху яблоками замаскировала — на Спаса было дело, — пошла в Марьевку до церкви, посвятила всё, и яблоки, и гранаты, и передала там партизанам.

Катерина. А командовал партизанами Кость Романович, наш секретарь райкома.

Андрий. Кость Романович? Оставался здесь?

Катерина. Да, был здесь, с нами.

Баба Галька. Здравствуйте, кого не видела сегодня. Можно до вашей хаты?

Андрий. Можно, можно. Здравствуй, Архиповна. Легкая на помине. Проходи.

Марфа. Ох и мороз! Да темно стало. Месяц зашел, ничего не видно. Как вы, Архиповна, нашли дорогу?

Баба Галька (стряхивая снег с шали). На огонек правилась. Смотрю — у Марфы светится. Не спят люди, чего-то об нашей жизни думают. Андрий Степанович приехал, старый председатель, должно быть, колхоз принимает. Чего ж не позвали бабу?

Андрий. Садись, Архиповна. О подготовке к весенней посевной думали. Может, дашь нам совет, как пятью лошадьми пятьсот двадцать гектаров посеять?

Баба Галька. Эге! Баба даст вам совет, баба научит! Бабе на ее веку приходилось и одним волом пахать, и коровой, и сама с дедом борону тягала. Козу да петуха только не пробовала запрягать.

Андрий. А сколько коров осталось у колхозников?

Мусий Петрович. Коров?.. Коровы есть, да с бабами не сговоришься. Хочется ей и лишнюю литру молока на базар понести, и от того не прочь, что сеять надо. «Сеять, говорит, надо, не отказываюсь, а корову не дам». Так кого ж запрягать — меня, председателя, что ли?

На улице раздается злобный лай собаки.

Катерина. Еще кто-то идет.

Андрий (прислушивается). Чей это такой злой? Я что-то у вас в селе и собак не видел.