Пути Деоруса - Пётр Машьянов

украшены местным орнаментом, по краю в них были сделаны сквозные отверстия в форме ромба, дополнявшие узор. Такие же украшения были и на другой утвари, в изобилии присутствовавшей в столовой.

Ганнон оглянулся, чтобы спросить у Ятты, куда ему сесть, но девушки уже и след простыл. Впрочем, не прошло и десяти минут, как появился сам Габха. Он сменил наряд, но одежда все так же была простой и практичной, разве что фартука не было, а волосы были собраны в хвост. Он добродушно указал гостю на стул и сел сам. Старик нахмурился и стал вертеть головой, осматривая стол. Его дочь вернулась и заняла свое место, после чего Габха удовлетворенно кивнул. Ганнон заметил, что она тоже собрала волосы в хвост. «Может, традиция?» — подумал юноша и машинально провел рукой по своей голове: ему в любом случае не хватило бы волос.

— Добро пожаловать, судья! — нарушил тишину хозяин.

— Благодарю за прием. Меня зовут Ганнон, — мягко представился юноша, хотя и подумал: «Раз уж ты знаешь и про должность, то имя и подавно». — Для меня честь быть приглашенным, господин.

— Вижу, мой спектакль вас не обманул? Немногие южане могут представить себе Слышавшего за работой.

— Но прозвище вашего предка хорошо известно. — Ганнон задумался над переводом. — Король… кузнец?

— Хах! — одобрительно хмыкнул Габха, но его дочь лишь поморщилась. Глядя на это, старик обратился к ней: — Не кривись, сокровище! Не «король-землепашец», и на том спасибо. На нашем языке это скорее мастеровой, любой, кто вообще работает. Для вас такой человек – это чаще всего крестьянин, знаем мы, как нас зовут в ваших краях, — пояснил мужчина Ганнону. — Но полно об этом! Не каждый день к нам прибывают такие гости. Ятта, где остальные? — Он нахмурился.

— У них еще дела, отец, — ответила девушка с видимым недовольством.

— Ну вот видишь – некому ковать. Уж простите, что заставил ждать. Когда начал, нужно доводить до конца, такая работа. А никого не оказалось. Ну хорошо хоть ты пришла! Думал уж, и ты не появишься, — сказал Габха дочери с легким укором.

— Нужно было отлучиться, — пробурчала Ятта, сжав губы и склонившись над столом.

— Ох, как же ты похожа на свою мать, — вздохнул старик. — Она была так красива. Не обижайтесь, Ганнон, что Ятта насупилась, просто стесняется, — продолжил хозяин уже веселее, а его дочь наклонилась еще ниже. Ее щеки и правда были красными от смущения. — Вам нравится на острове? — обратился Габха к гостю.

— Да, хотя я еще не успел увидеть все, что хотел, — ответил Ганнон, мысленно прокомментировав: «Уж слишком быстро взяли под руки». — Но многое меня уже удивило.

— Что, например? Наши циркачи?

— Нет, их я как раз уже видал. Признаюсь, самое необычное – мужчины в юбках.

— А-а-а, ну это понятно. — Габха рассмеялся. — Ответ тут такой же, как и на любой вопрос на нашем благословенном острове.

— И какой же?

— Дурум, — мрачно проговорила Ятта.

— Простите, я не расслышал. Курум? — недоуменно переспросил Ганнон, хотя и припомнил, как циркачи говорили «урум-дурум», но он думал, что артисты просто коверкают название.

— На Аторе нет курума, — Слова Ятты прозвучали, как заклинание. Девушка была все так же мрачна. — Только урум и дурум. Курум на Малом плавят.

— Дочь моя хочет сказать, — вмешался старик, в голосе которого слышался упрек ее грубости, — что зеленая руда зовется урумом. И из него делают курум для этих ваших монет.

— Ясно, а дурум?

— Почему эти монеты почти не подделывают? — вместо ответа спросил Габха.

— Потому что курум колется, а не мнется. Легко проверить, и края не отщипнуть, — сказал Ганнон.

— Да, но почему их не переплавляют? — Хитрый лис аккуратно подводил собеседника к верному ответу.

— Синева, — после недолгого раздумья припомнил юноша: наконец в его голове все сложилось. — После любой переплавки.

— Или если перегреть при первой, — довольно кивнул старик. — Перегрел и спи спокойно, отдавай местным излишки хоть повозками. Уже не подделаешь. Эта так называемая Илларин, — Ганнон заметил, как Ятта закатила глаза, — вам разве не объяснила? Ее же драгоценные монетки.

— Пока что времени не хватило.

— Ну да, птица занятая. Как этот, как же его? — Старик запамятовал и щелкал пальцами.

— Трескун? — попытал удачу Ганнон.

— Дятел, — подсказала Ятта. Глядя на смущенное лицо гостя, она немного смягчилась и добавила: — Слышали стук такой быстрый из леса? Вот это они деревья долбят, занятые ребята.

— Чудеса... — протянул Ганнон: он с трудом верил в существование такой птицы. — А голова у них не болит?

— Не знаю. — Девушка рассмеялась, ее лицо вмиг преобразилось, она была и вправду красива. — Может быть, не даром она у них красная.

— Так а что с юбками? — поинтерсовался юноша, вспомнив, о чем они до того говорили. — И дурумом?

— А ты пробовал сшить штаны без иголки? — спросила его Ятта. Похоже, отвечать вопросом у них семейное. Или аторское. — Вот-вот.

— Ну, иголки мы, положим, отливать из дурума научились, хоть это и молкова морока, — проворчал старик. — Как и бриться дурумом.

«А ты не бреешься, чтобы подданные любили? Хоть и при железе», — подумал Ганнон, глядя на белую бороду хозяина.

— Но не так уж и давно, — тем временем продолжала Ятта. — Штаны появились, но традиция с юбками осталась, — заключила она.

Наступила тишина, Ганнон ясно увидел в задумчивых лицах островитян застарелую, глубокую печаль, века унижений и обид. Нужно держать голову ясной: здесь у него нет друзей. Но и показывать это нельзя. Юноша отхлебнул местного эля и нарушил молчание:

— Одно могу сказать, этот напиток здесь удается на славу. — Он приподнял свою чашу.

— Да, только такое вино тут и делаем, — произнес Габха, стряхнув с себя тоскливый вид, но не до конца.

— Выпивку, отец, — поправила дочь. — Вином у них называют только то, что из винограда.

— Да, да. — Задумавшийся старик только кивнул. — Выпивка, эль.

— А что вы добавляете туда? — Ганнон решил проверить догадку. — Кору с кленов?

— Нет, с чего бы?