Комендантский час - Олекса Гуреев

— Маскхалат. Здорово придумал?

— Смотри, чтобы кто-нибудь из подпольщиков не ошибся...

Злую шутку Крамаренко оставил без внимания. Поинтересовался настроением товарищей, передал текст новой листовки, которую надо размножить. Она касалась перерегистрации паспортов жителей Киева и Киевской области. Еще месяц тому назад, в начале февраля 1942 года, немецкие власти объявили о добровольном наборе мужчин в возрасте от 18 до 45 лет, тех, кто «поработал на мостах Днепра» не менее месяца, для работы в «прекрасной Германии», обещая там райские условия жизни. Кампания провалилась, глупцов и предателей оказалось не много, всего на один эшелон, и гитлеровцы начали перерегистрацию паспортов с целью взятия на учет всех работоспособных мужчин и женщин для предстоящей вывозки их в Германию. Листовка разоблачала эти меры.

— Есть к тебе дело, Иван, — спрятав текст листовки в ящик стола, проговорил Третьяк. — Первое довольно неприятное, связанное с Лизой Моргуновой. Наш человек видел, как Моргунова заходила в гостиницу «Театральная». А там, как известно, живут немцы. Необходимо спросить у нее, о чем она с ними ведет разговоры.

— Лиза? — удивился Иван. — Я об этом не слышал. Может быть, обознались?

— Нет, это точно, — сказал Третьяк.

— Проверю. А, вспомнил. В ресторане «Театральный» работает официанткой Лизина школьная подруга, некая Рита. Вот они, видимо, иногда и встречаются. Девчата как девчата, не могут не посплетничать.

— Смотри, как бы там не было чего-нибудь более серьезного, — настойчиво повторил Третьяк.

На лице Ивана выразилось недовольство, карие глаза холодно блеснули.

— Я поинтересуюсь. Во всяком случае, за Моргунову как связную отвечаю я. Что у тебя еще?

«Как вредит ему спесивость! — с неприязнью подумал Третьяк. — Забывает, что все мы на одном корабле плывем в шторм, а под нами — многочисленные рифы». Едва заставил себя говорить спокойно:

— В управлении домами, где живет Валя, появился парень, которого перед войной исключили из комсомола. На том же заседании бюро горкома была и Валя, выступала против него. Теперь ей необходимо избегать с ним встречи, он обязательно донесет на нее. Ранее Валя видела его в компании с полицаем.

— Так пусть подыщет другую квартиру, — спокойно предложил Иван. — Только не из тех, что мы бережем для явок. Город большой.

Третьяк не торопился ни принимать, ни отклонять его предложение. Сказал рассудительно:

— А не лучше ли Вале на некоторое время вообще уехать из Киева? Здесь многие знают ее как комсомольского работника. Первого недруга уже повстречала.

Иван перевел взгляд на девушку:

— Ты сама хочешь уехать?

Она почему-то смутилась.

— Я еще не решила.

Помолчали.

— Мы готовимся к восстанию и станем отпускать ведущие кадры подполья? — Иван снова обратился к Третьяку. — Молодежь не поймет этого, расценит как дезертирство. Я против. Опасность висит над всеми нами. Так что? Прятаться в кусты? Паниковать? Но мы же знали, на что идем. Я категорически против.

Длинная поучающая тирада не смутила Третьяка, внутренне он не поколебался, это выказывала его поза — поза человека, готового идти вперед, и лицо, застывшее в каменной неподвижности. Доказывал свое:

— Валя имеет право сделать это, не спрашивая твоего разрешения.

— А твоего? — подхватил Иван. Вышло слишком прямолинейно и не по сути. Вообще он мог более удачно выступать в подобных словесных турнирах.

— Моего тоже, — ответил Третьяк, не теряя выдержки, — над нами есть старшие.

— Резон. — Крамаренко вконец разозлился. — Однако в нашем положении нужна прежде всего самодисциплина. И сознательность. Или, может быть, вы надумали выйти из организации, чтобы действовать самостоятельно? Тогда я замолвлю слово где следует, и вы это право получите.

— Прекратите дискуссию! — вмешалась Валя. — Солидные люди, а переливаете из пустого в порожнее. Хватит! Я остаюсь в Киеве.

Крамаренко молча напялил на голову шапку, пальцами заправил под нее волосы (полицейской шинели и не снимал), что-то поискал глазами, очевидно, свой неразлучный портфель, но вспомнил, что оставил его дома, и подшутил над собой: «Склероз начинается». Вид у него был теперь совсем умиротворенный, словно и не произошло недавней перепалки. Прощаясь, пожал обоим руки.

Вскоре начала собираться и Валя.

— И все же тебе надо выехать, — настаивал Третьяк. — Обратись к Ивкину, расскажи о случае в управлении домами. Возможно, за тобою следят. Кузьма Петрович поймет.

— Ни к кому я обращаться не стану, Леня, не буду прятаться в кусты. Ясно? — Посмотрелась в зеркальце. — До свидания!

— Я провожу тебя, — предложил, поднимаясь, Третьяк.

Она ответила шутливо:

— Пожалуйста! Вот настоящий кавалер! Никогда не забывай, что девушки больше всего любят внимание. — Валя уже держалась за ручку двери, но вдруг вернулась к столу, достала из внутреннего кармана пальто какую-то бумажку. — Хорошо, что вспомнила. На этих днях была на Бессарабском рынке, проходила между рядами и вдруг вижу на прилавке желтый листок бумаги. Спокойно беру его, а это — листовка со стихотворными призывами. Правда, стихи далеко не профессиональны, но запоминаются легко. Вот послушай, Леня.

Они вместе прочитали:

Довольно топтать им Советскую землю!

Хватит! Замучили много людей.

Мы отомстим! Партизаны не дремлют.

Смело, товарищ! За Родину! Бей!

Внизу была приписка со ссылкой на Ф. М. Достоевского, на его запись в дневнике, где сказано, что немцы всегда успешно начинают войны, но всегда их проигрывают. Отмечено, из какого издания взята цитата, номер страницы.

(Автором листовки был Григорий Семенович Квачев, позднее — организатор и руководитель подпольной группы «Днепроверфь». Это ему принадлежат строки из стихотворения, ставшего широко популярным в оккупированном Киеве:

Не унывайте! Наши возвратятся.

Они здесь близко, даже среди нас!

Пусть геббельсы вопят — «победами» кичатся,

Нам эту ложь читать не в первый раз.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Доклады и сводки читай между строчек,

Не верь