Конспект - Павел Огурцов

Зашел к Кунцевичам и в разговоре с Верой сказал, что видел у своего преподавателя истории искусств книгу со штампом библиотеки деда Николая, и преподаватель сообщил, что купил ее в букинистическом магазине.

— Я тебе признаюсь, — сказала Вера, — но только ты уж, пожалуйста, никому не говори. Было такое время, когда Коля потихоньку таскал книги в букинистический магазин. Он был безнадежно влюблен в свою соученицу и черт знает что вытворял, и даже пытался повеситься.

— О, Господи!

— Но ты уж, пожалуйста, никому не говори об этом.

Ночью пересадка в Джанкое. Там стоял поезд Севастополь-Керчь. Я уже забрался на полку в этом поезде, а он стоял и стоял, собирая пассажиров из других поездов. Проснулся — поезд идет, светло. Посмотрел из вагона налево — «Степь да степь кругом», направо — та же степь, но в селениях и в садах, а на горизонте синеющая цепь невысоких гор. На следующей станции после Владиславовки я вышел из поезда и пошел на север по гладкой целинной степи, простершейся до горизонта. Позднее я прочел в письме Чехова Марии Павловне от 14 июля 1888 года: «Таврическая степь уныла, однотонна, лишена дали, бесколоритна, как рассказы Иваненко, в общем, похожа на тундру. Когда я, едучи через Крым, глядел на нее, то думал: «Ничего я, Маша, не вижу в этом хорошего»». Когда я шел по этой степи, еще не выжженной солнцем, она была зелена, свежа, и идти было приятно. До селения Арабат никого не видел ни вблизи, ни вдали. В селении — кривые улочки, огражденные высокими каменными и глинобитными стенами, и верхушки деревьев над ними, и только раз я увидел голову, выглянувшую из калитки, — она была в чадре. За селением начинается (или кончается) Арабатская стрелка — узкая и плоская полоска земли. С одной ее стороны — Сиваш, или Гнилое море, за которым — степь, с другой — море Азовское, с шумом накатывающее волны на песчаный берег. Море я увидел впервые. Вскоре показался соляной промысел на Сиваше, и поселок при нем.

Поселок был таким, каким я представлял его по краткой характеристике, которую дал ему отец, когда мы с ним были у Кучерова, но была и приятная неожиданность — росшие группами и вразброс огромные вековые деревья. Отец занимал отдельную комнату в бараке. У его побеленной стены росли короткие плети винограда, по стене вился крученый паныч с большими лиловыми и розовыми цветами, сворачивавшимися под лучами солнца, а у входа был небольшой цветник.

— Твоя работа? — спросил я отца.

— А что еще тут делать? Да вот беда — земля здесь просолена. Правда, увидев, чем я занимаюсь, соседи, да и не только соседи, когда ездят в город, привозят из степи землю. А есть и такие, что приносят, хоть немного, но принесут. На какое-то время это поможет.

— А почему на какое-то время?

— Постепенно соленая вода по капиллярам поднимается наверх, это неизбежно. Я и сажаю только однолетние. А теперь и вьющиеся, и цветы стали появляться в других местах, и все просят семян или рассаду. Хорошо, что я в Харькове запасся семенами, да и в Феодосии иногда удается разжиться. Другая беда — нечем поливать. Соленой водой не польешь, а пресная — привозная.

— Как же ты выходишь из положения?

— Собираю дождевую воду. Здесь все собирают. Жаль только, что дождей мало. Видел большую бочку возле барака? Начальство пожертвовало, я и не просил. И вот что трогательно: после хорошего дождя люди приносят в ведрах воду и выливают в эту бочку. Теперь меня просят озеленить школу. Она тоже в бараке. Хорошо бы навозить ракушку с моря.

— А что даст ракушка?

— Для подстилки под навезенный грунт. Между ракушками, если они не спрессованы, не капилляры, а относительно большие промежутки, и вода по ним подняться не может. Я объяснил это начальству, и оно обещало к осени привезти несколько машин ракушки. Боюсь только, что пройдет десять-двадцать лет, ракушки постепенно спрессуются и тогда, конечно, и капилляры появятся. Да что поделаешь? Ничего другого придумать не могу. Слышал такой термин — зона рискованного земледелия? Вот и у нас тут такая земля.

— А как же тут растут большие деревья?

— Я думаю, что грунт просолен не на большую глубину, а корни уходят глубже. А, может быть, эти деревья как-то приспособились, тогда как другие погибли. Бог знает!

Ранним утром мы с отцом шли на море, купались, и это купанье под лучами восходящего солнца, когда воздух еще прохладен, а вода такая теплая, что и выходить из нее не хочется, было самым приятным. С моря шли в столовую, оттуда отец — на работу, а я снова — на море, быстро высыхал под солнцем, а когда оно начинало припекать, перебирался в тень от деревянного причала. Днем встречались в столовой, и когда он — на работу, я — на море. После работы, поспав, отец находил меня возле причала, и до захода солнца мы сидели на берегу или бродили и иногда уходили так далеко, что, оглянувшись, я видел там, где промысел, только малюсенькие вековые деревья. Не скажешь, что мы молчали, не скажешь, что и разговаривали: мелькнет какая-то мысль — поделишься, о чем-то спросишь, а молчишь — чувство близости и взаимного расположения не проходит. Вернемся — столовая уже закрыта, поужинаем, как отец говорил, — чем Бог послал, и на покой.

— И у вас идут аресты? — спросил отца во время прогулки.

— Бывает, — пробурчал он, нахмурившись, и по тону было понятно, что ему не хочется говорить об этом.

— А хорошо здесь летом, — сказал я.

— Да, неплохо, если только не несет вонью из Сиваша. К счастью ветер оттуда бывает редко. Тебе здесь нравится еще и потому, что ты не бывал в других местах на море и тебе наш поселок не с чем сравнивать.

— А что ты делаешь здесь осенью и зимой?

— Когда погода хорошая, гуляю вот как сейчас с тобой.

— Один?

— Иногда один, иногда в компании. Люди здесь, как и везде, самые разные, есть порядочные люди — врач, учителя, кое-кто из сотрудников. Правда, живут они семьями, и свободного времени у них мало, но когда выбираются на прогулку, зовут и меня. У нас каждый выходной утром отправляется машина в Феодосию, а вечером возвращается. Я иногда пользуюсь этим и провожу день в городе.

— А в плохую погоду?

— Читаю, занимаюсь домашними делами — они всегда находятся, — и много сплю. Чего-то зимой стал много спать.

— А летом?

— Летом поменьше. Еще играли в преферанс, чаще всего у меня. У нас, было, составилась постоянная компания.

— Распалась?

— Распалась. Арестовали партнера. С тех пор не играем.

— Нет больше партнеров?

Партнеры нашлись бы. Да ведь можно и втроем играть с болваном. Не в том дело. Ну, представь себе: вместо арестованного сидит другой человек или никто не сидит, и невольно думаешь — кто следующий? Жутковато. А главное, люди стали замыкаться в своих семьях и стараться не общаться друг с другом, никого не зовут к себе домой или на прогулку. В Харькове тоже так?