Избранные произведения - Пауль Хейзе

(к сожалению, мне не приходит в голову другое выражение); одно только удивляет меня — что это ужасное столкновение до сих пор не произошло. Должно быть, вы жили на чужбине среди людей редкостных, с чрезвычайно тонкой душевной организацией, раз вам удалось без помех и безнаказанно погрузиться в вымышленный мир, тем более в толчее большого города! Я вряд ли ошибусь, предположив, что тут замешана необыкновенная женщина благородного образа мыслей, которая заботливо следила за вашим развитием. Я бы ни за что не поверила, что среди людей вообще возможно столь длительное вымышленное счастье, если бы ваша исповедь не доказала мне это.

Я поражаюсь вашей силе воли и той уверенности, с какой вы под водительством «Строгой госпожи» находите свой путь в до крайности запутанных жизненных дебрях; и все же, простите, тут есть одно недоразумение. Вы здесь, и вас вроде бы здесь нет. (Не правда ли, вы правильно меня поняли? Я думаю при этом не о себе, а о вас.) Позвольте мне не поверить обманчивым причудам вашего сердца: вы просто хотите снова увидеть госпожу Вюсс. А почему вы этого хотите? Потому что не можете ее забыть. Об этом можно только пожалеть; я бы пожелала вам забыть ее. Ибо всматривание в то, что потерял окончательно — вы видите, я подчеркнула слово «окончательно», — приносит только бесполезную резь в глазах. Но не дело женщины упрекать вас за это; ибо сердцу ведь не прикажешь, кому лучше нас знать об этом? Но я все же хочу вас предостеречь: тщетные надежды повлекут за собой глубокие разочарования. Примете ли вы это доброжелательное предостережение старой подруги?.. Пользы вам от него не будет, и все же я хочу его сделать, так как не смогу себе простить, если не сделаю этого: не встречайтесь с ней больше; как можно скорее оставьте эту опасную почву, продолжайте ваш восхитительный дуэт с Имаго, но только вдали отсюда. Имаго со временем выздоровеет и снова обретет голос, в этом я совершенно уверена. Напротив, здесь вы не найдете ничего, кроме душевной смуты. Запомните хорошенько, что я скажу, я, хорошо знающая госпожу Вюсс — в известном смысле она была моей ученицей (хотя и непродолжительное время) и довольно долго дарила меня своим доверием, — так вот, запомните хорошенько, что я вам скажу: все уголки ее сердца заняты. Вы ведь ищете у нее не любви, правда? Для этого вы слишком порядочны; дружбы ее вы тоже не добьетесь, ибо для простой дружбы (встречи на концертах, домашние приемы) вы появились слишком поздно, а для возвышенной душевной близости, которую вы и имеете в виду, — слишком рано. Для этого она слишком юна, слишком наивна, слишком счастлива. И не полагайтесь на ее духовные качества! Она человек совсем другого склада. Кто не ощущал благоухания «второго пришествия», тот не почувствует ни легкого дыхания «Строгой госпожи», ни бега льва, штурмующего небеса. Я говорю это, не принижая достоинства той дамы, я и впрямь довольно высоко ценю ее, так как полагала, что она призвана быть вашей супругой. Но считая, что она достойна быть вашей женой, я отнюдь не думаю, что она способна быть вашей подругой, ибо это совершенно разные вещи. Итак, еще раз: оставьте эту опасную почву, так как мне кажется, что вы готовы наделать много глупостей; в тягость другим и себе на горькое разочарование.

Ну вот, я излила наконец свою душу. А теперь делайте что хотите, или, точнее, что должны делать; судьба знает, куда вас вести. Я слабая женщина и могу высказать вам на прощание только одно искреннее пожелание: не идите ради высокой цели, которой вы наверняка добьетесь, на слишком большие жертвы. Надеюсь вас больше не увидеть. Передавайте от меня привет вашей замечательной Имаго.

Преданная вам в дружбе и почитании

Марта Штайнбах

Постскриптум. И смотрите, как бы земные женщины не «позабавились» вами!

— Пользы не будет? — повторил Виктор, прочитав письмо. — Почему же не будет? Человек тем и отличается от животного, что принимает умный совет. Дорогая моя подруга, вы совершенно правы. Что я здесь делаю? Какое мне дело до этой испорченной замужней дамочки? Хватит! Решено окончательно: я буду ее избегать, я уеду отсюда. Разумеется, как только нанесу визиты своим старым друзьям и школьным товарищам. Да, я буду избегать ее, но пугливо убегать от нее, как набожный юноша от искушения, нет уж, не стану; для этого у меня и впрямь нет оснований. Если же представится случай и я без всяких усилий, со своей стороны, встречусь с ней — тем хуже для нее.

Но в самой глубине его души теплилось крохотное, съежившееся желаньице, чтобы такой случай все же представился.

ГОРЬКОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ

И ловко же они поустраивались на государственной службе, его старые школьные товарищи! Один профессор, другой капитан Генерального штаба, третий фабрикант газовых труб, четвертый кантональный лесничий, и так далее; помимо того, многие из них женились и живут-поживают в свое удовольствие; все без исключения полезные члены общества, все пользуются уважением. А он в свои тридцать четыре года! Ни профессии, ни положения в обществе, ни имени, ни своего дома, ни заслуг и произведений, ничего. А какие ужасные муки он испытывает, когда они напоминают ему о прежних богатствах — его врожденных талантах! «Ты еще можешь так же чудесно рисовать, как когда-то?» «А что поделывает твоя музыка?» Ах, бедные мои дарования! Они увяли, захирели на службе у Строгой госпожи! И ради чего? Ради векселя на будущее. Снова и снова будущее, никогда настоящее! Пора бы ему и наступить, этому будущему, в тридцать четыре-то года!

— Ты помнишь еще, Виктор, нашего доброго Фрицли, учителя немецкого языка? — спросил Виталь, лейтенант полиции. — Теперь о нем пишут много всякого, из-за его книг. Ах, Господи, бедняге уже ничем не поможешь, такому старому и больному!

Виктор все еще хранил в душе признательность Фрицли за то, что тот на учительском собрании спас его от исключения — «за плохое поведение», то есть за строптивый характер. Сердце подсказывало ему, что учителя надо проведать.

Он нашел его, жалкое, стонущее, скрюченное болезнью существо, лежащим в постели. Больной с трудом повернул голову к посетителю, окинул его равнодушным, страдальческим взглядом. Но постепенно он стал пристально всматриваться в Виктора, изучая его лицо; без враждебности, внимательно и удивленно, как естествоиспытатель, разглядывающий редкую гусеницу. Когда Виктор выражал ему свою признательность — запинаясь, так как был никудышным оратором, — Фрицли его не слушал, а продолжал вглядываться в его лицо.

— Так это вы! — печально произнес