Генри VII - Милла Коскинен

сентября 1498 года она, неожиданно для всех, написала Генри VII письмо, в котором просила прощения за поддержку бунтовщиков. Вряд ли в ней заговорило раскаяние. Почти наверняка, она была просто озабочена сохранением земель, находящихся в её персональной собственности.

Безумство глупых

Стресс, гнев, жалость и разочарование после попытки побега Варбека, явно не улегшиеся до самой поздней осени, привели к тому, что Генри VII впал в углубляющуюся депрессию, выразившуюся в том, что он внезапно обратил свое внимание на всевозможных «некромансеров», деятельность которых он сам же и запретил в первые годы царствования. Во всяком случае, в той части их деятельности, которая касалась предсказаний.

Причем, как человек, Генри VII в предсказания верил в определенном смысле, но как король считал их вредными. Не будучи большим интеллектуалом, он был человеком разумным и понимающим, что надежда на счастливую предсказанную случайность может привести к тому, что человек сядет и будет своего счастья ждать, ничего не делая. А уж если будет предсказано несчастье, то это может парализовать волю человека. Так что к астрологии этот король прибегал крайне редко, и всегда — в самые темные и депрессивные моменты своей жизни. Таким образом, известие о новом заговоре, скорее жалком и глупом, чем опасном, ситуацию с депрессией короля не улучшило.

В январе 1499 года некий кембриджский студент, Ральф Вилфорд (или Вилфурд) стал бормотать странное — он иногда воображал себя графом Эдвардом Уорвиком, а иногда называл себя сыном и наследником графа, хотя ему было 20 лет, то есть они с Уорвиком, где бы тот ни был, являлись практически ровесниками. Казалось бы, ещё один повредившийся разумом студент, но королевские дознаватели быстренько разнюхали, что странные идеи не сами по себе возникли в бедной голове Вилфорда, а были туда вложены местным кембриджским священником, Патриком из Остинского приората. Молодого человека даже вывозили в вечно оппозиционный к королевской власти Кент, где представляли потенциальным бунтовщикам как потенциальную кандидатуру на роль графа Уорвика.

Для Вилфорда история закончилась плохо — его увезли в Лондон и повесили, а его ментору влепили приговор о пожизненном заключении. По идее, повесить-то стоило именно ментора, но тот был священником. Собственно, именно жалкая нелепость этого инцидента, сказавшаяся, тем не менее абсолютно разрушительно на Генри VII, который, по словам испанского посла, «постарел за неделю на двадцать лет», сподвигла некоторых историков (в том числе, Джона Эшдаун-Хилла) считать, что вся история с Вилфордом являлась сценарием короля, желавшего подготовить подданных к моменту, когда он избавится раз и навсегда и от Варбека, и от Уорвика. Того же мнения придерживается и Томас Пенн, написавший первую читабельную биографию Генри VII. Но оба мэтра не рассмотрели свою теорию с другой стороны, задав себе простейшей вопрос: а требовало ли развитие ситуации с Варбеком и Уорвиком вообще каких-то планов и усилий со стороны короля?

Мне лично кажется, Эшдаун-Хилла в этом вопросе могла подвести базовая установка рикардианцев, где всё, исходящее от Генри VII есть зло и несправедливость. Что касается Пенна, то он рисовал яркими мазками портрет «зимнего короля», никем не любимого и с облегчением забытого. На самом деле, хотя толкование поведения и поступков любого человека зависят от точки зрения, ничто в поведении и правлении Генри VII не говорит о его глупости. То есть, было бы наивно полагать, что он не знал того, что было очевидно для посторонних уже ранней осенью 1498 года: Варбек — не жилец, долго он в строгом заключении не протянет. В конце концов, не зря же король внезапно забрал его в конце лета из Тауэра и увез с собой на природу, где, собственно, и произошла встреча с послами Филиппа Красивого. Да, может быть, что он не хотел оставлять Варбека без личного присмотра в столице, но если принять во внимание шок послов от того, как Варбек выглядел, его вытащили из Тауэра в более человеческие условия именно потому, что он был практически при смерти. Что могло быть как движением души от чисто человеческого сочувствия, так и политической расчетливостью не допустить бессмысленной пропажи потенциально ценного ресурса, которым ещё можно было воспользоваться для будущих политических построений.

Так же наивно было бы полагать, что Генри VII за 13 лет не сопоставил известные об Эдварде Уорвике факты с теми рапортами, которые поставляли из Тауэра люди, с ним общающиеся, и не пришёл к выводу, что сидящий под замком «простой умом» молодой человек не является тем юным сыном Джорджа Кларенса больше, чем им был служащий на королевской кухне Ламберт Симнелл. Что, конечно, заставило его среагировать на появление очередного «графа Уорвика» очень нервно. Есть также мнение, что в переговорах о браке принца Артура с испанской инфантой, король Фердинанд выражал особую озабоченность фигурой графа Уорвика и высказывал мнение, что покуда тот жив, новая династия будет в опасности. Разумеется, когда подобную озабоченность выразил король, чью дочь Генри VII считал важным заполучить в жены наследному принцу, «озабоченность» следовало понимать как условие сделки, а такое давление на собственную внутреннюю политику было бы неприятно и менее озабоченному своим международным имиджем человеку.

Увы, январский инцидент с беднягой Вилфордом мнение испанца подтверждал. В конце концов, врагам Генри VII было абсолютно безразлично, был сидящий в Тауэре парень действительно графом Уорвиком, или не был. К тому же, сам король сыграл им на руку, утверждая в свое время, что мальчик, коронованный в Дублине, этим графом быть не может, потому что настоящий граф находится в Англии и живет в Тауэре. Ещё меньше их интересовало состояние интеллекта молодого человека. В конце концов, в Англии уже сидел на троне король, на длительное время вообще уходивший в себя и не желающий оттуда возвращаться в неприятную и утомительную реальность — Генри VI. Так что судьба Эдварда Уорвика явно стала переходить на милую сердцу Фердинанда колею «нет человека — нет проблемы».

В результате всего пережитого и всего, что пережить ещё предстояло, в 1499 году Генри VII, патологически ненавидевший преднамеренное душегубство как метод политической борьбы, пребывал в состоянии, близком к полной безнадеге, шарахаясь от таинственных «квинтэссенций» по 2 фунта за порцию, до приглашения какого-то валлийского священника-предсказателя, который, говорили, предсказал совершенно верно судьбу и Эдварда IV, и Ричарда III. Предсказатель не подвел, постращав короля, «помимо прочих неприятных вещей» тем, что его жизнь в опасности, и что в его королевстве имеются две партии, каждая из которых хочет своего. В принципе, даже такое радостное событие, как рождение в конце февраля сына, принца Эдмунда, никак не отменяло