Я не Поттер! - Марина Броницкая

Пока я ползал под столом, отлавливая попрыгунью, только недавно вырванную из земли, а потому злобную, грязную и кусачую, декан Снейп разнервничался вконец. Он присел на стул и сложил руки на коленях, позабыв о банках и обо мне в частности. Что‑то в его скрюченной фигуре меня насторожило, какая‑то нотка истерики, готовое вырваться наружу отчаяние, слишком грустные глаза…

— Кто теперь владеет дневником?

— Мне нельзя говорить. Никому. Так безопас… ОЙ! Больно! Она кусается!

— Конечно, это подвид Зубастых… — буркнул отец в сторону. — Сколько можно возиться?!

— Здесь темно!

— Да ты что? — в ответ мне раздалось прям змеиное шипение. — В первый раз слышу, что под землей темно, ты сделал открытие…

Мне не хватило нескольких дюймов, чтобы дотянуться до этой проклятой травы с действительно зубастым бутоном на верхушке, как моя голова затрещала, словно кто‑то спутал её с орехом и захотел раздавить. На обед там, или просто перекусить!

— Пап–а-а… — заныл я. — Перестань!

— Нет.

И я сдался, о чем теперь жалею так, как словами не сказать, нет таких слов.

— Ну ладно, я её этому… ну как его… он еще ловец Пуффендуя! — папа уставился на меня с немым укором. — На «С» начинается… — продолжил я вспоминать. — Высокий такой, вроде сильный. Но сам ничего не заподозрит, такой тихоня. Я книжку ему в портфель на перемене левитировал.

— Родители забыли дать ему имя?!

Помню каждую черточку хорошенького лица пуффендуйского отличника, случайно перешедшего мне дорогу у кабинета Флитвика. Помню противно вежливую улыбочку и покровительственное похлопывание по моему плечу ни с того ни с сего — он словно смерть свою узнал и поприветствовал. А вот имя, скучное такое… я его еще не сразу и спросил у Рона, забыл. Парень просто мимо шел, ну не повезло ему, со всеми бывает. Так почему бы и не с ним?

Наконец память вернулась, вдоволь проветрившись.

— Ссс… Седрик! — я временно высунул голову из‑под стола. — Диггори!

На какое‑то время в кабинете повисла странная тишина.

— Почему? — спросил отец, глядя в стенку.

— Рядом был, удобно… Поймал! — я схватил траву, поднялся с колен и довольный прошел к стеллажам. — От меня не уйдешь…

Отец явно сделал над собой усилие и поднялся, стряхнув что‑то с колен. Затем придирчиво рассмотрел себя в отражении стекла, зеркал в помещении больше не имелось, остался недоволен увиденным и поёжился.

— Холодно? — спросил я с участием. — Позвать Хельгу?

— Не стоит, лучше холод, чем африканский зной… — папа хмыкнул. — Я сам, позже. Тем более кто знает, возможно вечером Альбус начнет борьбу за нашу память, а холод позволяет держать защиту дольше, ты должен знать.

— Знаю я, сто раз уже повторил!

Мы готовились к вечернему разговору очень долго и нудно, а потому любое упоминание о нем выводило из себя мои и так расшатанные подростковые нервы. Я сам охладил свою спальню и дезактивировал камин, что грозило Симусу не простудой, а воспалением легких, но, сколько бы дров в огонь он не подбрасывал, тепла от него — как от бенгальского.

— Гарри, это ты? — с безнадегой в голосе поинтересовался ирландец, отшвырнув от себя кочергу.

— Конечно, ты же меня спрашиваешь, я ли это. Кем тогда еще могу быть я, как не собой?

Глаза моего собеседника округлились, но ненадолго. Осознав бесполезность мыслительного процесса, он разогнул спину и проковылял к постели. Вскоре раздался возмущенный скрип старого потертого чемодана Симуса, наверняка в нем прятались от мыла с порошком носки не одного поколения, а еще через минуту — шорох одежды и сопение. Памятуя о тесте по трансфигурации, спорам он предпочел мамины вязаные панталоны, свитер, гольф, и зимние ботинки на меху.

— Шапку не забудь, — напомнил я. — А то продует еще.

— Не забуду! — рявкнул мальчишка и в самом деле вытянул из глубин чемодана детскую шапку с большим красным помпоном. — Вдруг тебе после заморозков снежков полепить приспичит?! — чихнув, он забрался под одеяло. — Хренов чародей…

— А?! Что ты там шепчешь?

— А как думаешь? — засипел простуженный. — Превозношу твои душевные качества! Умный волшебник, чтоб тебя…

Мы опять засмеялись, хотя спросил бы нас кто — почему, не ответили.

Смогу ли я еще вот так смеяться, не вспомнив о том, что сказал мне отец эти проклятые три часа назад?

А именно:

— Если бы не паршивая зеленая книжка, мерзнуть бы не пришлось!

Он пересчитывал новые блестящие котлы у дальней стенки, придирчиво и с интересом истинного зельевара осматривая каждый из них. Некоторые даже поглаживал, оценивая чистоту и качество литья. На короткий миг почудилось, что он немного… сумасшедший, столько любви к железкам светилось в его горящем взгляде. Еще через один миг мне ничего не чудилось — мир опрокинулся, как ведро. Только в нем была не вода, а что‑то липкое и противное — страх. Странно, но первым делом я подумал о том, что должно было прийти в мою голову уже в конце грядущих размышлений, а именно — я один.

— Какое собрание, если говорить не о чем? Лентяи, все делать самим приходится. Как же я устал!

Не знаю, что такое душа, да и кто знает, но знаю, что такое пустота в груди. Такая щекотная, такая звонкая, словно она совсем и не пустота, словно это чувство, неясное, нехорошее, но точно справедливое…

— Папа…

— Да?

— Зачем ты хотел меня убить?

Отец не застыл, а это его привычная манера выказывать крайнюю степень эмоциональности, он зло развернулся на каблуках ко мне лицом. В воздух взметнулись полы черной мантии и со свистом рассекли воздух. Всего четыре уверенных шага и мой несостоявшийся убийца стоит передо мной. Землистый цвет лица, большие, впавшие от худобы глаза, в которых ничего не прочесть, ведь они как черное озеро у замка — непроглядные. Однако вполне вероятно, что в отличие от стальных глаз Малфоев, порицаемых всеми, кому не лень, эти ничего и не скрывают — там и вправду темно.

— Ты крестарж Волдеморта, сосуд, а не мой сын! — закричал он. — Хочу вернуть его, а не убить тебя!

Я не сфокусировал взгляд хоть на чем‑нибудь даже с третьей попытки, так и остался стоять посреди кабинета с размытой картинкой перед глазами, не в силах заставить себя сделать хоть шаг. На меня навалилась такая вялость, что не хотелось даже дышать. Единственное, чего хотелось — выйти. Но непонятно, это черное пятно перед глазами что такое, дверь или отец?

Когда декан Снейп сделал шаг назад, я обрадовался — пятно это точно дверь, ведь они, двери, ходить не могут.

— Ты глупец, и маленький. Моя любовь к тебе в твоей голове просто не поместится, нужна душа, а её нет. Ты маленьким часами смотрел на мух в паутине, в оконной раме. Сам же их туда и заманивал. Когда они умирали, ты начинал плакать. Но когда я тебя спрашивал, почему ты плачешь, ты просто пугался, молчал. Жалеешь? — спрашивал я. Нет… — отвечал ты и принимался плакать еще сильнее. Интеллект тебе подсказывал, что ты слишком многого не чувствуешь, не можешь, и дохлые мухи тебя пугали твоим равнодушием к их дохлому состоянию. Хотел купить тебе котенка, много раз, или собаку. Еле уговорил на хомячка. Если ты помнишь, Хельга его на третий день в горшке с фикусом похоронила, как удобрение, а мне не сказала. Знаешь, почему?