Эта покорная тварь – женщина - В. Гитин

Давайте на минуту допустим, что в этом есть какое-то бесчестье. Но какая умная женщина из-за этого откажется от удовольствий? Ей в высшей степени плевать, что кто-то считает ее бесстыдницей. Если она достаточно умна, чтобы не считать себя таковой, значит в ее случае никакого бесстыдства нет и в помине; она будет хохотать над этой несправедливостью и тупостью, она охотно уступит домогательствам Природы и сделает это лучше, нежели любая другая, менее развратная особа. Но если женщина дрожит за свое доброе имя, о счастье она может забыть, счастливой может быть та, кто уже распростился со своей репутацией и кто бесстрашно отдается своим желаниям, потому что терять им больше нечего.

Предположим, что поступки и привычки распутной женщины, продиктованные ее наклонностями, действительно дурны с точки зрения правил и установлений, принятых в данной стране, но эти поступки, какими бы они ни были, настолько необходимы для ее счастья, что она не может отказаться от них без ущерба для себя, она будет просто сумасшедшей, если станет подавлять свои желания из боязни покрыть себя позором. И бремя надуманного бесчестья не будет мешать ей предаваться своему любимому пороку; в первом случае ее страдание будет, так сказать, интеллектуального порядка, которое трогает далеко не всех, между тем как во втором она лишает себя удовольствия, доступного всем прочим. Таким образом, как из двух неизбежных зол выбирают меньшее, так и нашей даме придется смириться с позором и продолжать жить как прежде, не обращая внимания на недоброжелательные взгляды, потому что в первом случае она ничего не теряет, извлекая на себя позор, а во втором — теряет бесконечно много. Следовательно, она должна привыкнуть к оскорблениям, научиться стойко переносить их; она должна победить этого злобного немощного врага и с самого раннего детства отучиться краснеть по пустякам, должна наплевать на скромность, преодолеть стыд, который дотла разрушит мир ее удовольствий и лишит ее счастья.

Достигнув высшего уровня развития, она сделает для себя удивительное и вместе с тем вполне естественное открытие: уколы и шипы этого позора, которых она так страшилась, превратятся в острую приправу к наслаждениям, тогда, не думая больше об оскорблениях, она с удвоенным рвением бросится на поиски столь сладостной боли и скоро с удовольствием начнет открыто демонстрировать свою порочность. Понаблюдайте за любой обольстительной либертиной, и вы увидите, как это несравненное создание жаждет распутничать перед всем миром, не ощущая никакого стыда; она смеется над страхом скандала и сетует лишь на то, что ее поступки недостаточно широко известны. Интересно еще и то, что только на этой стадии она по-настоящему познает наслаждение, которое до сих пор было опутано плотной анестезирующей пеленой ее собственных страхов и предрассудков, и чтобы вознеслось к вершинам блаженства и опьянения, ей остается растоптать последние препятствия и ощутить в самых недрах своей души те, незнакомые простым смертным, покалывания, что доводят человека до сладостной агонии. Иногда говорят, будто подобное блаженство сопряжено с ужасными вещами, которые противоречат здравому смыслу и всем законам Природы, совести, приличия, с вещами, которые не только вызывают всеобщий ужас, но и не могут доставить нормальному человеку никакой радости. Может быть, это и так, но лишь с точки зрения дураков. Однако, друзья мои, существуют светлые умы, которые, отбросив все, что делает эти вещи внешне ужасными, то есть навсегда уничтожив предрассудок, ибо только он пятнает их грязью, смотрят на те же самые вещи как на случай испытать неземное блаженство, и их наслаждения тем сильнее, чем шире пропасть между этими вещами и общепринятыми нормами, чем охотнее и настойчивее творят они свои дела и чем строже относится к ним вульгарная толпа. Внушите такие мысли женщине и увидите, что получится. Когда ее душа услышит эту неземную музыку, трепетные аккорды, осаждающие ее, станут настолько страстными и мощными, что она позабудет обо всем, кроме потребности устремиться еще дальше по чудесному пути, который она выбрала. Чем больше злодеяний она творит, тем сильнее это ей нравится, и вы не услышите от нее никаких жалоб на то, что ее тяготит клеимо бесчестия — бесчестия, которое она боготворит и которое своим опустошающим жаром еще выше поднимает температуру ее наслаждений. И вам станет понятно, почему эти, как их называют, исчадия зла всегда требуют избытка ощущений и почему их не трогает удовольствие, если оно не приправлено преступлением. Само преступление теряет для них всякий смысл, и в отличие от вульгарных умов, которые в нем видят нечто отталкивающее, они смотрят на него совсем другими глазами, под другим углом зрения и находят в нем нескончаемое очарование. Привычка ни перед чем не останавливаться и преодолевать все барьеры ведет их все дальше и дальше в поисках того, что считается дурным и запретным, и так, переходя от безумства к безумству, они, в конечном счете, доходят до чудовищных, невероятных вещей, которые служат очередной ступенью на их пути, потому что эти женщины должны творить настоящие преступления, дабы испытать настоящие спазмы блаженства, и, к сожалению, не существует на свете злодейств, какие могли бы удовлетворить их. Таким образом, постоянно гоняясь за своей быстро ускользающей звездой и вечно обгоняемые собственными желаниями, эти великие женщины сокрушаются не столько о том, что совершили мало зла, но больше о том, что в мире его до обидного мало. Не думайте, милые подруги, что изначальная слабость нашего пола служит надежным убежищем от ветров порока: имея более высокую организацию, чем мужчины, мы скорее их чувствуем бурю и слышим крик птицы зла. Мы способны на чудовищные дела, мы жаждем небывалых извращений; мужчинам и в голову не приходит, на что способна женщина, когда Природа милостиво закрывает глаза, когда захлебывается голос религиозного исступления, когда спадают оковы закона.

Как часто мы слышим безмозглых ораторов, которые клеймят женские страсти, забывая о том, что эти страсти производят искру, зажигающую лампу философии; они забывают, что именно холодным и бесстрастным мужчинам мы обязаны рождением всех тех религиозных глупостей, которые так долго свирепствовали на земле. И пламя эмоций спалило дотла это отвратительное пугало, это Божество, во имя которого столько глоток было перерезано в течение многих веков, только страсть осмелилась снести с лица земли мерзкие алтари. Но даже если наши страсти не оказали мужчинам других услуг, разве этого недостаточно, чтобы они были снисходительными к нашим прихотям и капризам, а мы к слабостям этих кретинов? Да, дорогие мои, презирайте клевету, которой люди с радостью готовы запятнать вас, наплюйте на свой позор, ибо иного он не заслуживает, привыкайте ко всему, что может навлечь на вас обвинения, умножайте свои злодейские дела, и они дадут вам силу без страха смотреть в будущее, они уничтожат зародыши угрызений, прежде чем те дадут всходы. Пусть вашими принципами станут такие, которые лучше всего согласуются с вашими наклонностями, только не надо спрашивать себя, согласуется ли это с погаными человеческими условностями, и не стоит упрекать себя за то, что вы не родились под другими звездами, в другом краю, где подобное поведение приветствуется. Делайте только то. что вам нравится и приносит наслаждение, все прочее — ерунда. Будьте высокомерно безразличны к пустым словам: порок, добродетель — все это понятия, не имеющие никакого реального смысла, они произвольны, их можно поменять местами, они выражают лишь то, что модно в данном месте и в данное время. Повторяю еще раз: позор и бесчестие скоро оборачиваются сладострастием. Где-то, кажется у Тацита, я прочитала, что бесстыдство — это высшее и последнее удовольствие для тех, кому надоели все остальные, испытанные сверх всякой меры. Я признаю, что это удовольствие сопряжено с опасностью, так как необходимо найти средство — и очень мощное — чтобы извлечь наслаждение из этого вида самоуничижения, из этого сорта деградации чувств, который порождает все остальные пороки, ибо удовольствие это иссушает душу или, лучше сказать, лишает женщину воздуха, оставляя взамен удушающую атмосферу запредельного разврата и не оставляя ни малейшего выхода чувству раскаяния. Последнее не просто исчезает — в нем появляются совершенно новые краски и оттенки, и вот мы видим перед собой человека, который утратил вкус ко всему, кроме того, что может вызвать раскаяние, и который вновь и вновь, с тайным сладострастием, вызывает в себе это чувство, чтобы испытать удовольствие от его подавления, и постепенно доходит до самых изощренных излишеств, и доходит до этого тем скорее, чем больше нарушает закон и чем чаще насмехается над добродетелями. Преодолеваемые препятствия становятся эпизодами сладострастия, и зачастую они больше возбуждают извращенное воображение, чем сам акт. Но самое восхитительное здесь то, что человек ощущает себя счастливым, и он действительно счастлив. Разумеется, счастье зависит исключительно от нашей внутренней организации и может встречаться как в высших сферах добродетели, так и в бездне порока... Это так, но разве добродетель способна довести до сумасшествия? Разве холодную окаменелую душу может утешить или согреть нищенское вознаграждение, которое сулит добродетель? Нет, друзья мои, нет — добродетель никогда не принесет нам счастья. Лжет тот, кто говорит, что обрел в ней счастье — он выдает за счастье то, что на деле является иллюзией тщеславия. Со своей стороны я всеми фибрами души презираю, ненавижу добродетель, ненавижу настолько же, насколько в прошлом боготворила ее, и радость, которую я испытываю, постоянно попирая ее ногами, я хотела бы увенчать высшим блаженством: уничтожить ее в каждом сердце, где она обитает. Как часто мой кипящий мозг, переполненный самыми невероятными образами и картинами, распалялся настолько, что я жаждала только одного — очертя голову броситься в безбрежный океан бесстыдства. Мне надо было еще раз, раз и навсегда, увериться в том, что я распутница; я хотела бы сбросить вуаль лицемерия, растоптать неблагодарные клятвы, мешающие открыто заниматься развратом, и сделаться самой распутной из падших женщин. Признаться, я завидую судьбе тех дивных созданий, которые украшают наши улицы и удовлетворяют грязную похоть каждого встречного; они опускаются до самого предела деградации, погрязая в грязи и в ужасном пороке; бесстыдство — их удел, но они не ощущают его, не ощущают ничего, кроме удовольствия. Какое это счастье! Почему бы всем нам не стремиться к этому? В целом мире нет счастливее того, в ком бьется сердце, закаленное страстями, кто на крыльях страстей воспаряет туда, где не существует ничего кроме наслаждения. И зачем ему ощущать что-то другое? Ах, милые мои. если бы только мы могли достичь таких высот распущенности, мы перестали бы выглядеть мерзкими грешницами! Сама Природа открывает нам врата к счастью, так давайте же войдем в них!»