Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Слабая сторона всех намеченных Клингелем нововведений действительно заключалась в том, что, обещая в недалеком будущем увеличение доходности чуть ли не вдвое, они требовали в течение ближайших лет громадных расходов на их проведение в жизнь.

Это обстоятельство более других вызывало у меня сомнения, и в своих колебаниях я не раз останавливался даже на мысли, что, пожалуй, самым лучшим и выгодным решением вопроса была бы продажа всех земельных владений великого князя. Стоимость их была громадна, но в лучшем случае они приносили Михаилу Александровичу не более 3 процентов в год, тогда как, превращенные в денежный капитал, они давали бы доход по крайней мере вдвое, и притом доход верный, ни с какими заботами, ожиданиями, приисканиями нужных людей, их домогательствами и вечными спорами не связанный. Тем более что значительную часть своих земельных владений великий князь уступил и без того соседним деревням.

«Имения дороги только тем, – думал я, – кто в них родился, в них вырос или в них подолгу жил, да отчасти и тем, кто в них работал; для остальных, в свои владения не заглядывающих, относящихся к ним равнодушно, земля является только источником дохода, далеко не постоянного, часто зависящего от градовой тучи, засухи или пожаров».

В свое оправдание я должен сказать, что у меня при этом мелькали и другие мысли, менее расчетливые. Я и тогда считал, что владение доставшейся землею все же сильно обязывает, что расстаться с нею и передать ее продажей в чужую собственность в совершенно неизвестные и могущие ее испортить руки не всякому позволительно.

При этом обладание каким-нибудь имуществом всегда дает больше удовлетворения, чем обладание только одними деньгами, лежащими без движения в банке: освобождая от материальных забот, такой капитал обыкновенно освобождает и от всякой деятельности.

С ним, правда, легче приходить на помощь другим, но так же легко и забыть о существовании ближних. Его не трудно в короткое время разбросать по сторонам и ничего не оставить своим наследникам.

С другой стороны, положение Михаила Александровича не давало ему возможности жить постоянно в деревне и отдаться всецело сельскохозяйственной деятельности, как того требовала бы польза дела, а числиться хотя бы номинально в среде заводчиков и фабрикантов, по моему мнению, ему как русскому великому князю было «невместно». Меня еще в детстве неприятно поражала надпись на жестянках с леденцами, что эти конфеты сделаны на рамонской фабрике принцессы Ольденбургской. В те годы это было первое фабрично-торговое предприятие, принадлежавшее члену императорского дома, вызывавшее немало неудовольствия и у других.

Великий князь, по моим понятиям, должен был быть только великим князем, а не купцом, фабрикантом и заводчиком, имя которого могло «трепаться» на кульках с сахаром, бочках со спиртом и т. п.

Эти мои, быть может, «странные» доводы находили довольно сочувственный отклик и у самого Михаила Александровича. Он не был против продажи большинства своих имений, но предвидел, так же как и я, все те новые затруднения, которые неминуемо должны были возникнуть с этим делом, в особенности с увольнением и пенсиями многочисленных служащих, имевших работу в имениях великого князя.

Было решено поэтому выждать некоторое время и посмотреть, как пойдет дело у нового главноуправляющего. Быть может, и в действительности не стесненный в средствах в своей работе на службе у Михаила Александровича он принесет большую пользу русскому сельскому хозяйству и будет примером окрестным деревням.

Самого Клингеля я почти не знал и с самого начала был скорее на стороне его критиков. Познакомился с ним я ближе впервые в Орле, куда он приехал к великому князю и ко мне, взволнованный всей возникшей против него травлей, и сразу поставил вопрос ребром о нашем доверии к нему. Я помню, в какое нелегкое положение он тогда меня этим решительным вопросом поставил.

Дело шло ведь не о моем личном имуществе, а об имуществе великого князя. Я привык обыкновенно с большим доверием относиться к неизвестным мне людям и не очень сердился на себя, когда бывали разочарования, но поступить с тем же «легкомыслием» и «наивной верой» в данном случае я считал себя не вправе. Доводы противников главноуправляющего были еще настолько сильны в моих глазах, что я немного замедлил с ответом. Мои колебания не ускользнули от напряженного внимания Клингеля. Он весь покраснел и как-то особенно горько, почти обиженно улыбнулся. Эта густая краска лица и чисто детская улыбка уже седого человека сразу помогли мне стать на его сторону.

Противники Клингеля никогда так не краснели и не улыбались. «Нет, искренность и истина должны быть у него, а не у тех, – сказал я сам себе. – Такому человеку можно и должно верить. Он может ошибаться, но не будет преследовать личных выгод. Ему столько же больно за себя, как и за те научные знания, в которых сомневаются».

Почти такое же очень благоприятное впечатление о Клингеле вынес тогда и сам Михаил Александрович. Новый управляющий уехал от нас из Орла успокоенный и, видимо, очень благодарный.

Первые два года его управления ясно показали нам, что мы оба не ошиблись в своих ожиданиях. Все расчеты нового главноуправляющего оказались настолько продуманными и осторожными, что имения дали даже больше доходу, чем он обещал.

Я не сомневаюсь, что, оставайся Клингель на службе у великого князя долго, ему бы удалось поставить все имения действительно в достойный подражания вид. В особенности сельское хозяйство – к промышленным предприятиям он не чувствовал никакого влечения, и это был его маленький минус. Эти две отрасли деятельности все же довольно тесно связаны друг с другом.

К сожалению, женитьба Михаила Александровича поставила около него новых людей, по всем данным менее беспристрастно настроенных и умных.

В числе других прежних служащих ушел и Клингель, а затем нагрянула революция…

Заведование нашим маленьким «двором», хотя и было весьма несложно, также доставляло мне порою много скучных минут. Низший персонал командированных к нам придворных служителей был довольно многочисленный; многие переселялись в Орел со своими семействами. Большинство из них были люди весьма избалованные и не только самолюбивы, но и своеобразно честолюбивы. Почти всякий хотел играть роль повыше той, которая была ему предназначена.

Высшей инстанцией, разбирающей их постоянные взаимные пререкания и недовольства, невольно приходилось быть мне одному, и это отнимало порядочно времени.

Непосредственно всеми служащими ведал у нас в Орле «дворецкий» Кондратьев, возведенный в эту временную должность из официантов высочайшего двора. Человек он был грузный, весьма неглупый, почтенный, очень религиозный, в совершенстве знающий свое дело, но и весьма обидчивый, постоянно жаловавшийся на недостаток уважения к нему со стороны его подчиненных.