Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Она вошла в наш вагон поздней ночью, когда все у нас уже спали, но этих пяти минут все же было достаточно, чтобы я успокоенный снова уехал надолго в свой Орел.

По словам жены, им в Колтынянах было уютно, местность очень здорова и чрезвычайно живописна, и они были убеждены, что пребывание там им принесет большую пользу… Надежда, которой и я не переставал себя тешить вплоть до последнего ужасного дня…

XVII

Начало лета 1910 года, несмотря на все свое однообразие, промелькнуло в Орле незаметно. В тот год, да и позднее, служебного дела у меня было особенно много.

Приходилось, за исключением небольшого времени, проводимого с Михаилом Александровичем, почти весь день не выходить из кабинета, принимая различных посетителей, и сидеть до глубокой ночи за письменным столом. Это меня отчасти отвлекало от мучительных дум о здоровье сына.

Количество поступающих на имя великого князя разных бумаг и прошений со всех концов России и даже из-за границы возросло настолько, что того небольшого отделения нашей канцелярии, которое я перевел в Орел из Петербурга, уже было недостаточно.

Пришлось его дополнить вольнонаемными чиновниками из местных жителей. Но и те, несмотря на то, что наши ответы на прошения были чрезвычайно кратки, жаловались на обременение работой.

Одновременно в те же годы производилась и полная реорганизация всех обширных имений великого князя, значительная земельная площадь которых год или два назад была уступлена по желанию Михаила Александровича, окружающим селениям.

Новый главноуправляющий Действительный] Статский] С[оветник] Клингель был выбран на эту должность еще моим предшественником генералом Дашковым. Он был ученый-агроном, автор многих трудов по земледелию, первый развел с успехом чайные плантации у нас на Кавказе, работал долго в уделах и стремился поставить имения и заводы великого князя так, чтобы они и при уменьшенной площади владений не только увеличивали бы прежнюю доходность, но и служили бы показательными образцами местного населения.

Клингель был человек, безусловно, способный, проникнутый самыми горячими стремлениями, но как ученый, немного теоретик, фанатично преданный своим ученым идеям.

Ему приходилось нередко отменять распоряжения прежнего главноуправляющего (гофмейстера Лавриновского), высказываясь об их несостоятельности, что, конечно, было доведено разными доброжелателями из прежних служащих до сведения этого последнего.

Как всегда бывает в подобных случаях, тот не остался в долгу и в свою очередь стал жестоко критиковать деятельность Клингеля, указывая не только великому князю и мне, но и своим многочисленным орловским знакомым на весь вред и даже разорение, которые должны были неминуемо последовать от всех нововведений Клингеля.

Около вопроса об управлении имениями великого князя поднялась тогда целая буря – хотя буря в стакане воды, но все же доставившая мне лично немало неприятных часов и тяжелых колебаний. На эту должность главноуправляющего великокняжескими имениями, оплачиваемую окладом намного больше министерского, стремились попасть очень многие, и было трудно разобраться, насколько все нападки на нового главноуправляющего были вызваны его действительными промахами или лишь желанием некоторых людей стать на его место.

И великий князь, и я, так же как и мой предшественник генерал Дашков, относились как к Клингелю, так и его непосредственному начальнику, управляющему имущественными делами Михаила Александровича А. А. Измаильскому, также агроному, с полным доверием. Но ожесточенные нападки на них со стороны также уважаемых нами лиц, сознаюсь, сказались на мне порядочными колебаниями.

Я был непосредственным докладчиком великому князю по всем этим хозяйственным делам, находившимся в моем владении, и чувствовал всю перед ним ответственность.

Выслушать мнение противоположных взглядов, одинаково подкрепленных, казалось бы, беспристрастными цифрами, прийти к золотой середине было бы легко, но, конечно, слишком недостаточно. Как известно, цифрами зачастую прикрывается неугодная истина, да и самые тонкие расчеты не всегда оправдываются.

Надо было определенно стать на чью-нибудь сторону, а для того необходимо было обладать не только здравым смыслом и беспристрастием, но и специальными знаниями, каких у меня, хотя и помещика, не было.

Я вспоминаю, до каких мелочей доходил порою этот обоюдный страстный спор. В лесных имениях великого князя, после ежегодных лесных заготовок, оставалось большое количество куч хвороста, которые, продаваясь по сравнительно низкой цене на топливо, все же приносили Михаилу Александровичу ежегодный доход в несколько тысяч рублей.

Клингель распорядился эти кучи, в которых гнездились вредные насекомые, просто сжигать, доказывая возмущенным противникам, что пепел от этого хвороста, удобряя затем землю, будет настолько способствовать росту оставшихся деревьев, что этот прирост во много раз превзойдет стоимость сожженных куч.

Противная сторона с такими «учеными» доводами не соглашалась, считая, быть может, и не без основания, что «синица в руках, во всяком случае, лучше журавля в небе» и что «палить великокняжеское добро напоказ крестьянам не годится».

В другом, столь же мелком случае еще более страстный спор шел о мероприятиях Клингеля по семенному клеверному хозяйству. Это хозяйство приносило совсем мало доходу. Как известно, оплодотворение клевера совершается лишь при посредстве насекомых, главным образом пчел. Новый главноуправляющий считал, что наша обыкновенная русская пчела, обладая очень коротким хоботком, не позволяющим ей проникать во всю глубину цветка, совершенно не способна увеличить количество урожая семян и что для такого увеличения необходимо развести сильную кавказскую пчелу, с особо длинным хоботком. Выписка такой пчелы с Кавказа обошлась имениям великого князя в сравнительно ничтожную сумму, но возбудила новые негодования и указания на трату денег зря, на «смехотворные ученые опыты».

Я не говорю уже об остальных крупных мероприятиях Клингеля по реорганизации имений, вызвавших еще более ожесточенные на него нападки, а по вопросам о сроках рубки леса – даже посредничество одного из выдающихся московских ученых-лесоводов.

Этот профессор, совершенно независимый в своих мнениях человек, находившийся на казенной службе, ничего для себя не добивавшийся, признал верность доводов Клингеля, но сторонники прежнего главноуправляющего обвинили и этого профессора в приязни, каком-то «ученом кумовстве» и даже в присущем им обоим якобы политическом либерализме.