Народная Русь - Аполлон Коринфский

Богомольные царские выходы, приближавшие священную особу царя к народу и придававшие особый блеск церковным «действам», ознаменовывавшим собою главнейшие годовые праздники, поражали иностранцев не только своим великолепием, но и самобытностью.

Действо Новолетия начиналось раскатом выстрела вестовой пушки в Кремле. Это происходило ровно в полночь. Выстрелом возвещался жителям Белокаменной, а за ними и всей Руси Православной, миг наступления нового года. Вслед за ним начинал гудеть большой колокол с колокольни Ивана Великого. Кремлевские ворота распахивались, и «всенародное множество» наполняло Кремль, чтобы встретить Новолетие вместе с государем. Царь выходил из своих палат в четвертом часу дня (десятом утра, по нашему счету). В Успенском соборе совершалась в это время патриаршая утренняя служба. «Государев богомолец» выходил, предшествуемый образами и сонмом духовенства в западные двери. На дворе церковном, перед вратами, совершалось «патриаршее молитвословие», вслед за которым царь благоговейно подходил к Евангелию и осенялся благословением патриарха. Затем сопровождаемое звоном «во все колокола с реутом» шествие следовало на Ивановскую площадь, между Архангельским и Благовещенским соборами. Здесь, против Красного крыльца, посреди площади, воздвигался обширный помост, выстланный богатыми коврами и огороженный расписною решеткою. По описанию Забелина, с восточной стороны этого помоста ставились три налоя с иконою св. Симеона-Летопроводца — на одном из них. Возжигались свечи в серебряных преданалойных подсвечниках. Ставился особый «столец» для освящения воды. С западной стороны устраивались два «места»: государево, обитое червчатым бархатом и серебряною объярью (парчою), и патриаршее — крытое ковром персидским. Государево место было подобно трону: вызолочено, расписано красками и имело вид пятиглавого храма с одною большой главой посредине и четырьмя малыми — по углам; на главах, сделанных из прозрачной слюды, реяли двуглавые золоченые орлы. Под колокольный звон государь вступал на свое место через створчатые слюдяные двери. Звон умолкал. Ближайшие стольники поддерживали под руки государя, прикладывавшегося на ступенях своего места к иконам. Патриарх, осеняя царя крестом, вопрошал его «о его царском здоровьи». Духовенство размещалось в это время по обе стороны мест государя и патриарха; ближние люди царские становились, по чину, по правую сторону государя и за его местом. Вся площадь, «по предварительной росписи», заполнялась еще до выхода государева служилыми людьми в золотных и других праздничных кафтанах. На паперти Архангельского собора стояли иноземные послы, приезжие иностранцы, а также посланцы из отдаленных русских областей. Ратный строй стрельцов, со знаменами, ружьями и в цветном платье, завершал величественную картину, окаймленную живой рамою несметной народной толпы. Начиналось молебствие с водоосвящением. Митрополиты, архиепископы, а за ними и все иное присутствовавшее духовенство, по двое подходили и били поклоны перед царем и патриархом — наособицу. Осенив государя крестом по окончании молебного пения, патриарх «здравствовал ему речью», заканчивавшеюся возгласом: «Здравствуй, царь-государь, нынешний год и впредь идущия многая лета в род и во веки!» («Древн. Росс. Вивлиофика», X). Государь, в ответ на пространную речь патриарха, кратко благодарил своего богомольца. Затем государя и патриарха поздравляли по очереди духовные власти, бояре и все сановные люди, кланяясь «большим обычаем», т. е. почти до земли. Государь отвечал на поздравление духовенства наклонением головы, а боярам — поздравлением. После этого государя поздравляли с новым летом все стрелецкие полки; а за ними — весь народ, бывший в Кремле, «многолетствовавший» царю, ударяя челом в землю, как один человек. Ответив народу поклоном, приложившись ко кресту и приняв патриаршее благословление, государь шествовал в Благовещенский собор к поздней обедне, а оттуда — в свои палаты царские. Действо новолетия заканчивалось. Из казны государевой раздавалась в этот день обильная милостыня нищим и убогим, чтобы все они «молили о многолетнем здравии государя царя». Новое «лето» вступало в свои права — при облетавшем столицу всенародном возгласе: «Здравствуй, здоров будь, на многая лета, надежа государь!»

В правовом отношении день нового года имел в старину немалое значение для народной жизни. Он — вместе с Рождеством Христовым и Троицыным днем — был сроком, когда должно было приезжать в Москву «ставиться на суд пред государем и его боярами». Кто из судившихся не являлся к «началу индикта» на срочный суд, тот считался виновным, и его противнику выдавалась «правая грамота». Местом суда на Семен-день назначался Приказ Большого Дворца. Государю представлялись на усмотрение те особо важные дела, которых не могли разрешить наместники, приказчики городовые и волостели. Суд царев считался равным Божьему. В приговорах уличенным в преступлениях так прямо и объявлялось: «Пойманы вы есте Богом и Государем Великим». В день Новолетия ставились обвиняемые на суд и пред патриархом. По уложению царя Василия Ивановича Шуйского (1607 г.), было установлено относительно крестьян-перебежчиков, что, «если не подадут челобитья по 1-ое сентября о крестьянах, то, после того срока, написать их в книги за тем, за кем они ныне живут». Этот же день, по установившемуся с давних времен и вошедшему в силу закона обычаю, являлся сроком уплаты оброков, даней и пошлин. Им начинались и заканчивались условные договоры между поселянами и торговыми людьми. С него сдавались во временное пользование земли, рыбные ловли и всякие другие угодья.

В стародавние годы соблюдались в Семенов день на Руси обычаи — «пострига» и «сажание на коня», о которых сохранились летописные свидетельства с XII-го века. Постриги совершались над сыном-первенцем в каждом благочестивом русском семействе, начиная с великокняжеского. Обряд постригов детей великокняжеских происходил в церкви и совершался епископом; у бояр и простолюдинов это делалось дома, в присутствии ближайшей родни, рукою крестного отца. Выстриженные на темени младенца волосы передавались матери, зашивавшей их в ладанку. Кум и кума выводили крестника на двор, где отец дожидался их с объезженным конем, на которого и сажал своего первенца. Кум водил коня под уздцы, а отец придерживал сына рукою. У крыльца отец снимал ребенка с коня и передавал его куму, в свою очередь вручавшему крестника куме — «из полы в полу», с поклонами. Кума вела младенца к его матери и приветствовала последнюю ласковым словом. В горнице подносились куму и куме подарки, а они отдаривали крестника. За торжественным обедом кум с кумою разламывали на крестниковой голове пирог с пожеланиями «новопостриженному» всяких удач в жизни. Эти обычаи давно уже исчезли из обихода русской народной жизни; дольше всего сохранялись они у казаков и старообрядцев.

С первым днем сентября-месяца связано, однако, и в настоящее время у русского народа немало обычаев, примет и поверий, ведущих свое начало из более или менее отдаленного прошлого. Вся неделя с 1-го по 8-е число слывет на Руси «Семенскою». Она же зовется и «бабьим летом», — хотя это последнее по большей части продолжается, по местному неписанному месяцеслову, и до половины месяца. Со дня нашего старинного Новолетия начинаются, по народной примете, первые холода, готовые перейти если еще не в морозы, то в заморозки. Еще за несколько дней (а именно, 29-го августа) начинают загадывать в деревне о холодах — по отлету птиц да по паутине, носящейся в воздухе. «Батюшка-сентябрь не любит баловать!» — гласит народное слово, — «в сентябре держись крепче за кафтан!». Деревенский опыт посмеивается над наступившим бабьим летом, приговаривая: «Как ни хвались, баба, бабьим летом, а все глядит осенина-матушка: на дворе сентябрь — в сентябре одна ягода, да и та горькая рябина!» Но в то же самое время этот умудренный жизнью опыт зорко примечает приметы первого дня осмеиваемого им «лета». Этот день оказывает влияние на всю последующую осень: если на него ясно, то и вся осень будет ведреная; если луга в этот день опутаны тенетником, если гуси гуляют стадами, если скворцы не летят, — то вся осень будет сподручною для деревенских работ, т. е. ясною. А работы в деревне и к этому времени немало: ждут они мужика-хлебороба и в огороде, и на гумне, и вокруг двора. С Семена-дня бабам всяких забот чуть ли не больше, чем мужику-домохозяину. С этого времени принимается деревня мять и трепать пеньку, молотить выбранный лен и расстилать его по лугам. В этот же день, вечером, «затыкают красна», т. е. начинают ткать холст, затевают «супрядки» — садятся за прялки и веретена.

Первое сентября — день «запашек» (опахивания) полей — для ограждения их ото всяких напастей со стороны вечно враждующей с народом-пахарем темной нечистой силы. В этот же день во многих местностях в обычае — перебираться в новые дома и справлять новоселье. Варится брага, пекутся пироги; на пирушку зазываются хозяевами нового дома тесть с тещею, сваты, дяди и кумовья. Гости присылают и приносят на новоселье хлеб-соль и подарки — каждый по своему состоянию, кроме кума и кумы, которые непременно должны принести полотенце и мыло: Пирушка затягивается; только поздним вечером начинаются проводы гостей. Но еще до всего этого, до прихода последних, совершается завещанный предками-пращурами обряд: перейти в новое жилье не решается ни один крестьянин, не пригласив на новоселье старого хозяина, дедушку-Домового. В покидаемой хате в последний раз топится печь. Старая бабка, остающаяся на прежнем пепелище одна, выгребает из печки все угли в печурку. В полдень поспешно собирает она в припасенный заранее горшок все непогасшие до того времени угли, накрывает посудину скатертью и, обращаясь к заднему углу избы, говорит: «Милости просим, дедушка, к нам на новое жилье!» Затем уходит бабка на новый двор, где у распахнутых настежь ворот ее ожидают хозяева с хлебом-солью. Подойдя к воротам, старуха стучится в верею и спрашивает: «Рады ли хозяева гостям?» — «Милости просим, дедушка, к нам на новое место!» — с поклонами отвечают ей ожидающие. Старуха идет в новую избу, в сопровождении несущих хлеб-соль хозяев, и ставит горшок с углями на стол; взяв скатерть, она трясет ею по всем углам и высыпает угли в печурку. После этого только и возможно, по мнению суеверных крестьян, есть хлеб-соль в новом доме. Горшок, в котором перенесен сюда «Домовой», разбивается и зарывается под передний угол нового дома.