Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

 — Лизанька переволновалась… и в нее, кажется, вселился дух…

 — Как он мне надоел, — произнес дух хрипловатым низким голосом.

 Мужским.

 И извернувшись, отвесил новоявленному супругу пинка, причем чувствительного, от которого оный супруг кубарем по полу полетел.

 — Что ж, — с преогромным удовлетворением ответила колдовка. — Раз все в сборе, то начнем…

 — Не познакомите? — Себастьян глядел на Лизанькины черты, которые заострились, загрубели, сложились в отвратной гримасе, более напоминавшей резную дикарскую маску, нежели лицо.

 Приоткрытый рот.

 Зубы, которые казались желтыми.

 Слюна, текущая на подбородок… и сам этот подбородок, дрожащий мелко, дробно. Отвратительное зрелище. Нахмуренные брови. Глаза запавшие, даже не глаза, но лишь белки, и в полумраке залы глядевшиеся яркими.

 — Отчего ж не познакомить? — колдовка дотянулась до Лизанькиной щеки и погладила.

 Одержимая же, закрыв глаза, выгнулась, заурчала…

 — Ты ошибся ведьмак, — колдовка обошла Лизаньку, поднимая ее волосы, заголяя шею, — мне не было нужды вызывать дух Миндовга… он всегда со мной… верно?

 — Да.

 Хриплый голос.

 Короткое слово, но сколько нежности… от этой нежности сердце заходится, задыхается. А может не от нежности, но от смрада.

 Гнили.

 И крови, которая проступает на Лизанькиных руках. Рубиновые капли просачиваются сквозь кожу… рубиновые крупные капли, которые Лизанька, точнее тот, кто занял ее тело, слизывает жадно, с урчанием.

 — Заперли тело, — кивнул Аврелий Яковлевич с таким видом, будто бы именно теперь все ему стало совершенно ясно. — А дух… ты забрала на Серые земли? И дай угадаю, навья стая… и вожак… твой самый ценный трофей был всегда при себе.

 — Трофей? Я предпочитаю считать, что я сохранила жизнь любимому человеку…

 — Любимому?

 — А что тебя удивляет?

 — Странная у тебя любовь выходит… на привязи.

 — А уж какая есть. Ко всему слабой женщине нужна охрана.

 — Слабой, — Аврелий Яковлевич выразительно хмыкнул, а затем обернулся на Лихо…

 …зачем притащил?

 …от братца не будет толку, лишь подставится…

 …у него проклятье петлей вокруг сердца…

 …и кровь волкодлачья, которая…

 — Стой, — Себастьян сказал это мысли, почти ускользнувшей, но послушно застывшей по его повелению. — Ты ждала не удачного расположения звезд. Ты просто ждала, пока кто-нибудь не выпустит его… дух, я имею в виду. Лихо убил волка. И Лихо…

 — Дал свободу, — согласилась Лизанька, ощерившись. — За то я не стал его убивать. Подарил… мы знаем, что я тебе подарил.

 И Лихо, глядя в стремительно желтеющие Лизанькины очи, кивнул. Знает? Еще одна тайна, но чужая, несвоевременная… пускай… Себастьян докопается до нее позже.

 Главное, остановить это безумие.

 — Не надо, Себастьянушка, — повторил Аврелий Яковлевич и тросточку свою вытянул. — Не лезь в это… Мы тут сами… по-родственному…

 Колдовка опять засмеялась, впрочем, ныне смех ее напоминал больше птичий клекот.

 — По-р-родственному… по-р-родственному — это хорошо… ты р-родственников любиш-ш-шь, Себастьянуш-ш-ка?

 — Это смотря каких.

 Колдовкины выпуклые глаза были неподвижны. Да и глаза ли? Пуговицы слюдяные, нашитые на кривое лицо, при том, нашитые в спешке, оттого одна гляделась больше другой.

 Страшная?

 Отнюдь. Омерзение она вызывала, не более того…

 — Ко мне, — она обернулась к Лихославу. — Ко мне, песик… рядом…

 И тот, словно очнувшись от сна, тряхнул головой…

 — Нет, — ответил глухо и вцепился в руки Евдокии, она же, даже если и было больно, осталась неподвижна. Улыбается. Жмется к нему. — Я не… я не твоя собака.

 Это далось Лихо с трудом.

 — А если так? — колдовка шелохнула пальцами, и Лихо побледнел, но остался стоять. — Упрямый… зачем, Лихо? Тебе ведь хочется вернуться… тебя ведь тянет… мы оба знаем, что ты слышишь. И как тебе нравится то, что ты слышишь…

 — Нет.

 — Ты не человек, — она тянула за нить, и петля проклятия затягивалась. — Зачем тебе среди людей оставаться? От них одни беды… они все одно не примут тебя… пусть и говорят иное, но мы знаем…

 — Нет.

 — Как хочешь, — колдовка отпустила нить. — Ты сам выбрал.

 А в следующим миг Лихо, покачнувшись, начал оседать на пол…

 …и Евдокия закричала, громко, страшно, почти как демон.

 Умирать Лихослав не собирался.

 Не здесь.

 Не сейчас.

 И вообще смерть, что бы там ни говорили романтики, уродлива, даже такая, по сути своей, безболезненная. Петля проклятья захлестнула сердце, сдавила, дернула и сердце это, еще не так давно исправно качавшее кровь по жилам, остановилось.

 Лихослав прижал руку к груди, убеждаясь, что ему не примерещилось. А потом вдруг понял, что не способен устоять на ногах…

 …он человек.

 …когда-то был, но сейчас, ускользая из мира живых, яснее, чем когда бы то ни было прежде, понимает, сколько всего потерял…

 …и ноздри щекочет горьковатый аромат багульника. Сухие корни его вплелись в моховые купины, и держат их, не позволяя лапам проваливаться. Узором — красные нити клюквы, и бусины недозрелых ягод пахнут кисло, до оскомины.

 …дымом тянет. Теплом.

 И Лихо летит, не потому, что холодно, а просто…

 …костер пляшет на ветвях не-мертвых берез, гложет белую их кору, выплевывая искры в воздух. И те вьются, летают, касаются иссохших рук человека. Тот сидит у костра на корточках и держит книгу.

 Толстая.

 В переплете из ведьмачьей кожи, Лихо знает это точно, как и то, что книга проклята. Она приросла к рукам человека и питалась его силой, его кровью.

 — Пришел, значит, — человек обернулся, показав свое лицо, темное, будто бы оплавленное. — А я уж понадеялся было…

 Он и не сказал, на что надеялся, но лишь оторвал руку от книги — следом протянулись тончайшие нити, будто паутина, — и поманил Лихо.

 — Садись.

 И земля вывернулась из-под ног, поблекли запахи, зато краски сделались яркими, невыносимыми почти. А еще Лихо вдруг осознал, что он вновь стал человеком.

 Удивительно.

 И раздражает. Люди слабы. Убить их легко. Шкура тонкая, кровь сладкая… откуда Лихо это известно? Не ему, но тому, кто…

 — Садись, садись, — человек подвинулся, оставляя место на своем плаще, столь древнем и заросшем грязью, копотью, что исходный цвет его невозможно было увидеть.

 Лихо присел.