Последний порог - Андраш Беркеши

— Отец, я не подготовлен для такой игры. Я только тогда могу защищаться, когда стою лицом к лицу с нападающим на меня.

— Другого выхода у нас нет. Твоя теперешняя попытка бежать равносильна самоубийству, а это мы сумеем сделать и позже.

Доводы отца и его поведение сбили Чабу с прежних позиций. Он сел и безнадежно уставился в пустоту.

— Боже мой, почему судьба меня так преследует и я должен страдать из-за этой чертовой политики?

— Это тебе только так казалось. Тот, кто бежит от политики, неминуемо погибнет. Особенно если он крупный землевладелец. — Генерал подошел к сыну и, положив ему руку на плечо, сказал: — Выше голову, сынок, мы живы и без борьбы не сдадимся.

Чаба глубоко задышал. Дойдя заплетающимися шагами до окна, он печально посмотрел в небо.

Майор Бабарци, собственно говоря, совсем позабыл тот давний случай, когда, будучи в Балатонвилагоше, подрался с Миланом Радовичем. С тех пор прошло много времени, другие, все новые и новые события, в том числе и трагические фронтовые, заслонили фигуру Радовича, а сам инцидент стерся в памяти. Однако стоило только майору вновь увидеть Радовича, как события той ночи вновь всплыли в его памяти. Дабы не оскорблять самолюбия руководства отдела венгерской контрразведки и одновременно с этим дать ему возможность воспользоваться видимым суверенитетом, Эккер из чисто тактических соображений передал дело Радовича группе, которой руководил Бабарци. Разумеется, и в этом случае они не могли действовать абсолютно самостоятельно, однако отдельные задания возлагались на людей майора, тем более что они лучше знали местные условия. И все-таки ни допрашивать Милана, ни разговаривать с ним, ни вообще входить с ним в контакт они не могли, за исключением самого майора, который по вечерам видел Милана. Правда, сам майор делал вид, что судьба Милана целиком и полностью в его руках. Милан, конечно, понимал, что это далеко не так, что Бабарци всего лишь пешка в руках Эккера, однако не хотел портить майору настроения и притворялся, будто верит его словам.

Небритый, в наручниках, которые впились в его запястья, Милан, терпя боль, сидел перед майором и думал, почему тот не избивает его ни стеком, ни резиновой дубинкой.

Майор, как и раньше, был элегантен. На нем был френч, кавалерийские бриджи и английские сапоги для верховой езды. Он был подвижен — видимо, канцелярская работа еще не дала о себе знать, походка его по-прежнему отличалась плавностью.

— У нас с тобой, помнится, был когда-то спор, который мы так до сих пор и не разрешили, — заговорил майор, прохаживаясь перед арестованным. — Хочу сообщить тебе, что он не имеет никакого отношения ни к твоему теперешнему положению, ни к тому, что с тобой может случиться. Понял?

— Понял, — ответил Милан. — Но почему вы говорите мне «ты»?

Бабарци на миг остановился:

— Так, по привычке. Здесь, в этом здании, мы как-то не привыкли обращаться на «вы» к шпионам, предателям, короче говоря, к различным отбросам общества. А ты принадлежишь к одной из этих категорий. Понял? — Милан ничего не ответил, он уже сожалел, что заговорил об этом. — И еще кое-что, — заметил майор. — Само собой разумеется, что я ненавижу и презираю тебя, потому что я вообще страстно ненавижу изменников и предателей. Понял? А теперь с тобой желает побеседовать капеллан Эндре Поор. Разрешение на беседу я дал.

Когда в комнату вошел Эндре, Милан с подозрением уставился на него, не зная, что же тот ему скажет. Эндре немного растерялся, хотя несколько дней готовился к этой встрече, продумывал до мельчайших деталей каждую фразу. Однако стоило только ему увидеть Милана, как вся заранее заготовленная речь вылетела из головы.

Священник на миг закрыл глаза и прошептал:

— Господи, пошли мне силы, не оставь меня попечением своим... — Эндре шептал и чувствовал, что воспоминания о совместно проведенных днях еще слишком свежи в его памяти. Поправив очки, он сложил руки на груди: — Господи, Милан, где мне пришлось встретиться с тобой!

И хотя за последние годы Милан настолько закалился, что не боялся расчувствоваться, однако на сей раз ему все-таки пришлось взять себя в руки. Он сразу же подумал о том, что, видимо, эту встречу ни в коей мере нельзя считать случайной, так как ни контрразведка, ни гестапо не устраивают своим узникам встреч с друзьями, а раз так, то нужно держать ухо востро.

— Пришлось? — переспросил Милан. — Почему именно пришлось? Кто тебя принудил к этой встрече?

Эндре не понравился недружелюбный тон, каким заговорил Милан, а ведь он надеялся, что тот встретит его с радостью.

— Никто меня не принуждал, кроме моей собственной совести.

Милан поджал под себя ноги и с недоверием посмотрел на худое загорелое невозмутимое лицо священника.

— Почему ты не садишься? — спросил Милан.

Эндре сел, проведя кончиком языка по сухим губам.

— Ты недоверчив. Я-то вижу, как настороженно ты встретил меня, хотя я тебя понимаю... — Тут Эндре вспомнил, что ему советовал профессор: «Если он встретит тебя с недоверием...» — Да-да, я тебя понимаю. Я бы на твоем месте тоже задал бы вопрос, как меня сюда пустили. Я вернулся с фронта...

— Лучше скажи, что тебе от меня надо?

— Профессор Эккер попросил меня поговорить с тобой.

— Профессор или штандартенфюрер?

— Штандартенфюрер вызывает к себе, а со мной разговаривал профессор. От него я и узнал, что это он отозвал меня с фронта... чтобы я помог тебе.

— В чем? — спросил Милан, обезоруженный такой откровенностью Эндре, и подумал, что, быть может, тот и на самом деле пришел к нему с добрыми намерениями.

— Эккер знает, что мы хорошие друзья. Ему известно и о том, как я за тебя переживал, когда тебя арестовали еще в первый раз. От него я и узнал, что ты здесь, и он подробно рассказал мне о твоем положении. Он не скрывает, что тебя ждет смертный приговор. Рассказал мне, что уже допрашивал тебя, хотел добиться от тебя признания, но ты не доверился ему и не поверил, что он может спасти твою жизнь.

— А ты-то сам ему веришь?

— Разумеется.

— Жаль, что не тебе нужно давать показания, а то бы задача у Эккера была совсем легкой. Я же ничего не сказал бы, если бы даже доверял ему. Речь ведь идет вовсе не о доверии, Эндре, но тебе этого не понять.

Священник спорить не стал.

— Эккер попросил меня поговорить с тобой, вот я и пришел.

Узник улыбнулся, отчего строгие черты его лица несколько смягчились, а заросшее щетиной лицо стало даже красивым. «Эндре остался таким же наивным, как и в студенческие годы. Ну разве можно на него сердиться? Дивизионный капеллан побывал на фронте, а своей наивности так и не утратил».

— О чем же ты намерен говорить со мной? — спросил Милан почти дружеским тоном.

— Милан, ты очень многим дорог... Если ты не признаешься, тебя повесят.

— До этого еще далеко, Эндре. — Милан поднес руки, скованные наручниками, к подбородку и почесал его. — Сначала они позабавятся со мной. — Однако желания говорить о пытках и смерти у него не было, и он перевел разговор на другую тему. — Я рад, что вижу тебя. Ты заметно возмужал...

— Давай не будем сейчас говорить обо мне, — нетерпеливо перебил его священник, который действительно поверил Эккеру и теперь хотел помочь другу. — Ничего интересного во мне нет.

— Тогда давай поговорим о женщинах. Ты женился?

— Милан, не будь циником.

— Представим, — продолжал Милан, — что ты попал в плен, а я тебя допрашиваю. Ты служил в карательном отряде, который охотился за партизанами. Вы сожгли одно село, захватили несколько партизан. Всех их ждет смерть. А я тебе и говорю: «Эндре, мы с тобой друзья. Если ты откажешься от своей веры и выдашь своих друзей, я спасу тебе жизнь». И что же ты мне на это ответишь?

Капеллан поправил очки и молчал, так как теперь нужно было солгать, а он не умел лгать, да и не хотел.

— Отвечай! Принял бы ты мое предложение?

— Нет.

— Тогда чего же ты хочешь от меня? Почему ты решил, что я слабее тебя и подлее?

— Я служу правому делу.

— Я тоже. Во всяком случае, мы верим в него, а это очень важно — верить.

Эндре закрыл глаза, не зная, что же ему делать. Выходит, он не понял Эккера. Ведь он же знает Милана, понимает, что он упрямый, настойчивый. Такого ни за что на свете не убедишь, что правда на стороне немцев. Так как же можно ему что-то доказать?

— Милан, целый год я был на передовой. Побывал во многих русских и украинских селах и познакомился с их жизнью. Не скажу, чтобы жизнь у них была раем. Что же касается веры, то большевикам не удалось изгнать из души русского человека веру в бога: во многих хатах я видел иконы, а это что-нибудь да значит.

— Дело в том, что ты, видимо, только на иконы и обращал внимание да на то, что не все там богато живут, не так ли?

— А на что же я должен был обращать внимание?