Близкие люди - Татьяна Устинова

Скрипки пели легко и свободно, то ли радостно, то ли печально. Звук был выпуклый и объемный, идущий, казалось, отовсюду, и голос — голос! — царил над звуком, не подавляя, а украшая его. Степану внезапно стало жалко, что музыка течет мимо него прямо на лестничную площадку, утекает из его квартиры, и он торопливо и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Пакет он сунул под зеркало и пошел в глубину квартиры, радуясь и удивляясь этой неизвестно откуда взявшейся музыке.

Ингеборга Аускайте, стоя спиной к нему, что-то делала на плите и во весь голос подпевала Хосе Карерасу, который пел «Памяти Карузо».

Степан смотрел на нее во все глаза.

Она улыбалась, закидывала голову и, взмахивала ложкой, как дирижерской палочкой, и упивалась огромным звуком, шедшим из динамиков, и сама пела, свободно и без стеснения, ничего не замечая вокруг.

Карерас допел, скрипки замерли, обвалились аплодисменты, и Ингеборга сказала в сторону музыкального центра:

— Большое спасибо, — и повернулась с пультом в руке. И увидела Степана.

— Прошу прощения, — пробормотал он, неизвестно почему очень смущенный, как будто только что подсматривал за ней в ванной, — я не хотел вас пугать, я только что вошел. Честное слово, только что…

— Вы меня совсем не испугали, — выговорила Ингеборга, едва переводя дух. Ей было очень стыдно. — Я… я готовила ужин. А… Ивана нет.

Только сейчас вспомнив, она Нажала кнопку на пульте, и диск выехал с мягким приятным звуком.

— Как… нет? — переспросил Степан, отчего-то плохо соображая. — А где же он?

— Он уехал на день рождения к Илье, это его одноклассник. Вы не волнуйтесь, я прекрасно знаю его и его родителей. Заехал его папа, забрал Ивана и повез в детский клуб на Сокол. Они там день рождения отмечают. Сказал, что к семи часам они его привезут. Вот на всякий случай оставил мобильный телефон. Хотите позвонить?

— Нет, — сказал Степан, — не хочу.

— Вы не волнуйтесь. — Она овладела собой. По крайней мере настолько, что ей удавалось говорить почти связно. Она осторожно положила ложку на блестящую поверхность стола, прошла мимо Степана и вынула из гнезда нестерпимо сверкнувший диск.

— Вы любите классическую музыку? — неизвестно зачем спросил Степан.

— Люблю, пожалуй, — согласилась Ингеборга, — но не всю. Я люблю такую классическую музыку, которую любят все плохо образованные люди. Моцарта. Вивальди. Гайдна. Вот Карераса люблю и Монтсеррат Кабалье. Знаете, она однажды пела в Париже, и родители купили мне билет. Я потом год не могла забыть про этот концерт, так это было… необыкновенно. А Стравинского я не люблю. И Шнитке не люблю. Не понимаю.

— Я свожу вас на концерт Монтсеррат Кабалье, — пообещал Степан мрачно, — осенью она приедет в Москву, и я вас свожу. Пойдете?

Ингеборга посмотрела на него и ничего не поняла. Он был какой-то странный, напряженный и как будто сердитый, но явно не на нее.

— Пойду, конечно, — согласилась она осторожно, — спасибо. Только до осени еще надо дожить…

— Это точно, — согласился Степан, — это как раз совершенно точно. Дожить бы неплохо.

— А вы почему так рано? — спохватилась Ингеборга. — У вас опять что-то случилось? Или на этот раз, наоборот, ничего не случилось?

— Я еще не знаю точно, — признался Степан, — может быть, случилось. А может быть, и не случилось. Точно я буду знать только завтра.

— А почему завтра? — спросила Ингеборга, понимая, что это в общем-то совсем не ее дело.

— Потому что завтра я получу ответ, что именно в том пузырьке, который я нашел в кармане у Петровича.

— У кого? — переспросила Ингеборга.

— У Петровича, — объяснил Степан терпеливо, — ну… не у него самого, а в куртке, которую он всегда носил. Сегодня девицы собрали его вещи, и я нашел в кармане пузырек. А он в тот день жаловался, что потерял лекарство.

— Да, — сказала Ингеборга, — я помню. Клофелин. От давления. А… вы совсем приехали или еще куда-то собираетесь?

— Нет. — Он сел за стол и потер затылок. — Я больше никуда не собираюсь.

Ингеборга забрала у него из-под руки длинную ложку, которой мешала в кастрюльке, когда пела «Памяти Карузо».

— Тогда, наверное, вам нужно поесть, — предположила Ингеборга, — хотите?

Он покосился на нее и не ответил.

Он не хотел есть.

С той самой секунды, когда в уши и сердце толкнулась эта привязчивая «Памяти Карузо», он хотел одного — заманить ее в постель.

Попробовать, какова она на вкус. Узнать, как пахнет у нее за ушком и в сгибе локтя. Взять в ладонь тонкую щиколотку, так чтобы пальцы обхватили ее кругом, и погладить выпуклую косточку с внутренней стороны совершенной ноги. Посмотреть, как движется ее грудь, когда она начинает дышать все быстрее и быстрее, как становится влажной белая кожа, как напряженно стискиваются пальцы и делаются похожими на птичьи когти.

Он поспешно взглянул на нее, проверяя, не догадывается ли она о том, что творится у него в голове, и быстро отвел глаза, как жуликоватый подросток.

Он не станет думать ни о чем таком. Он прекрасно знает, чем это может кончиться. Леночка научила его. Он не прости. себе, если поганая свинячья похоть вылезет наружу и напугает Ингеборгу до смерти. Все эти земные радости не для него. Он не способен быть таким, как все, поэтому лучше он будет никаким. Он сейчас встанет, скажет ей, что у него срочные дела, и уедет до семи часов, до возвращения Ивана.

Надо же, как скверно, что именно сейчас его нет дома — Я потушила свинину с луком и цветной капустой, — как ни в чем не бывало объявила потенциальная жертва его сексуальной агрессии, — вы любите тушеное мясо, Павел Андреевич?

— Я должен уехать, — сказал он через силу и поднялся из-за стола, — простите. Я только что вспомнил, что у меня срочные дела в… офисе.

Ингеборга оглянулась на него с изумлением.

— Вы только что сказали, что никуда больше сегодня не собираетесь, — напомнила она осторожно.

— Я наврал, — сообщил он холодно.

— Что-то вы темните, Павел Андреевич, — сказала она с досадой, — ну, не хотите мяса, не надо. Давайте я вам чаю налью.

Нет, это было выше его сил!

Какого еще чаю? Она нальет ему чаю! Он не хочет чаю.

Он хочет заниматься с ней любовью. До завтра. Нет, до понедельника. И пусть всю Москву к чертовой матери завалит снегом или пусть она совсем провалится куда-нибудь вместе со всеми вопросами и так и не найденными ответами! Какое это имеет значение, если с ним будет эта девушка, и он будет вдыхать ее запах, трогать ее волосы, гладить ее кожу и знать, что все это — его, только его, пусть не навсегда, но хоть на время. Чтобы она притворилась, что ей это нужно так же, как и ему, что ей не страшно и не противно, а уютно, легко и свободно рядом с ним.