Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов

Так поучал своего воспитанника Аристотель. Но нелегко было внушить Александру такие мысли. Слишком велики были его успехи, слишком многого он достиг. До Аристотеля доходили уже слухи, что царь с греками обращается совсем по-новому, как восточный царь со своими подданными, требует от них поклонения и почета, заставляет их даже склонять перед ним колени. Родной племянник и ученик Аристотеля Каллисфен возмутился этим новым требованием и осмелился резко возразить ему; за это царь велел посадить его в тюрьму. Известие об этом скоро дошло до Аристотеля; он был страшно поражен этим. Опасность грозила ему самому: «Я доберусь и до этого софиста», – говорил разгневанный Александр про дядю Каллисфена, своего учителя. Великому ученому пришлось бы плохо, если бы в это время Александр не спешил в новый поход на Индию; вслед за тем он скоро и умер. Аристотель мог, казалось, спокойно доживать свой век в Афинах.

Так думали и сам Аристотель, и его ученики. Но не так случилось на самом деле. Как только известие о смерти Александра достигло Греции, по всей стране начались волнения; вольнолюбивые греки спешили отпасть, спешили сбросить с себя иго македонян; такое движение началось и в Афинах. Всем друзьям македонской власти грозила большая опасность; против Аристотеля слышались уже обвинения, говорили, что он безбожник, что его присутствие в Афинах оскорбительно для богов и опасно для всего государства. Аристотелю пришлось покинуть еще раз духовное свое отечество, «чтобы не дать афинянам второй раз согрешить против философии», – говорил он, намекая на судьбу Сократа. Аристотель бежал на соседний остров Эвбею; за ним устремились толпой его ученики; рощи Ликея опустели.

Восстание афинян против македонян было жестоко подавлено Антипатром; но Аристотель не мог уже вернуться в Афины. Он умер в 322 году, на Эвбее, от давнишней своей болезни.

В Александрии III века

К. Успенский

I

Еще солнце не всходило, и огромная столица Птолемеевского Египта – Александрия, со своими громадами дворцов, многоэтажных домов, похожих на большие каменные ящики, и высоких храмов окутана была предутренним сумраком, – а ее широкие улицы, не только оба главных «проспекта», протянувшихся в длину всего города, но и боковые «линии», были полны народом. Наступал торжественный день. Готовилось зрелище, которое должно было затмить своим великолепием все, что до сих пор видела столица богатейшего из наследников божественного Александра.

Чуть ли не накануне спешно заканчивали отделку вместительных манежей, специально строившихся для этого дня. Для этого согнаны были со всех областей государства массы рабочих людей, «царских мужиков»: плотников, каменотесов, носильщиков, штукатуров – забитых, полунагих, но выносливых и ловких. И целые дни копошились они, как муравьи, под палящим александрийским солнцем. По улицам и площадям, заранее возбуждая любопытство населения, размещались ряды статуй: «портреты» царей, изображения древних героев и поэтов, фигуры, представлявшие «плодородие», «славу», «судьбу» города. Среди этих статуй были и белые мраморные, и темные бронзовые, но были и ярко раскрашенные и позолоченные.

А в обеих гаванях Александрии, да и по каналу, соединявшему подгородное Мареотидское озеро с нижним течением Нила, подходившие корабли привозили для готовившегося праздника чудовищные клетки и короба со спрятанными в них диковинными зверями и невиданными птицами из чужих далеких краев.

Происходило это в один из дней 287 года. Старый царь, первый Птолемей, уже давно не показывавшийся из таинственных покоев своего огромного дворца, объявил своим преемником младшего сына, двадцатичетырехлетнего Птолемея. Предстояло торжество вступления на престол нового правителя.

С раннего утра улицы Александрии наполнены были оглушительно-веселым гамом Востока, разноязычным говором, воплями сновавших в толпе продавцов воды, рыбы и зелени. Преобладали здесь греки, перебравшиеся в Египет и в качестве наемного войска, и просто вслед за завоевателями, в поисках выгод и наживы. Они держались гордо среди туземных «варваров», не смешивались даже с евреями, которых много жило тогда в Александрии. Евреев египетские правители приглашали беспрепятственно селиться в столице, отвели для них целый квартал и предоставили им устраиваться здесь на льготных условиях с своими выборными «старостами» и «головами». Они теперь тоже расположились на улицах в ожидании празднества, целыми семьями, с женами и многочисленными ребятами, босоногими и черноглазыми. Туземцы-египтяне, загорелые и запыленные, пришедшие на праздник из своего пригорода – Ракотиды, терялись в пестрой и бойко-крикливой массе греков и евреев: лавочников, мастеров, менял, судохозяев, подрядчиков – людей, чувствовавших себя хозяевами в огромном городе. Отдельные фигуры иноземцев, словно вылитых из темной бронзы аравийцев, чугунно-чёрных, будто нарочно намазанных лаком нубийцев и эфиопов, хмурых сирийцев и матово-бледных персов, не казались странными: в Александрии привыкли видеть всяких пришельцев, приезжавших с товарами и за товарами со всех концов тогдашнего света…

Скоро, только что показалось из-за моря солнце, началось и самое торжество – необыкновенное, сказочное шествие по александрийским улицам бесконечных верениц процессий, тянувшихся без перерыва весь день до позднего вечера. В них участвовало тысяч до ста народа. Жадная до зрелищ и всяких диковин толпа, привыкшая жить на улице, забывала об утомлении, не замечала ни жары, ни духоты, и все с возраставшим воодушевлением приветствовала поразительные затеи устроителей праздника. В восторге от великолепия толпа прославляла виновника торжества: греки встречали достойного преемника своего «бога Александра»; египтяне преклонялись перед мощью «воссиявшего сына Солнца, отпрыска родных богов – фараонов, давно ушедших с земли».

Шествие открывалось фигурой, изображавшей восходящую Утреннюю Звезду, начало нового дня, наступавшего для Египта. За ней двигался «Год», в котором многие могли узнать знаменитого своим гигантским ростом актера: он был в маске и обычном трагическом костюме и нес в руках золотой рог изобилия. Женщина, не уступавшая ему ростом, нарочно разысканная великанша, шествовала дальше, представляя собою «счастливое четырехлетие». Ее сопровождали Весна, Лето, Осень и Зима, а за ними подпрыгивали и подскакивали козлоногие сатиры, приветствуя главного жреца – архиерея бога Диониса – Филиска, окруженного труппой трагедии в полном составе. Потом начиналась непрерывная вереница отдельных двигающихся сцен. Вот с победными песнями, ликующими возгласами, звуками фанфар и флейт возвращается из индийского похода бог Дионис. Сам он представлен только статуей, сделанной из золота и слоновой кости: считалось кощунством изображение бога или царя актером. Люди изображали только свиту божества и его слуг, силенов и сатиров, обремененных индийской добычей: плющом и сосновыми шишками. Они гнали перед собой группу женщин в одеждах печали, пленниц, захваченных в Индии и других странах. Потом проводили в цепях, погоняя длинными, звонко щелкающими бичами и пиками, невиданных чужеземных животных: