Пушкин. Бродский. Империя и судьба. Том 2. Тем, кто на том берегу реки - Яков Гордин

Как Юрий Давыдов, Яан Кросс в своей эпопее существенно усложняет прием по сравнению с более ранними повестями – «Четыре монолога» и «Имматрикуляция Михельсона». Причем движение приема происходит и внутри самого романа. Третья часть – это, за исключением нескольких глав, обширный непрямой монолог героя. Монолог, подкрепленный пунктиром цитат из Ливонской хроники, создаваемой параллельно ходу действия. А поскольку хроника совмещает события прошлого и настоящего, то возникает некое временное единство, некая система, расширяющая поле действия и прочно связывающая все историческое пространство вокруг героя.

Создание этого прочного единства и есть подспудная причина, по которой Балтазар Руссов взваливает на себя такую обузу:

«…Успею ли я в конце концов собрать воедино все эти образки мыслей о событиях, совершившихся в сей стране, которые я уже начал записывать (как будто у меня и без того мало дел, суеты и возни!), успею ли я постепенно сложить из них нечто, что с Божьей помощью обретет лицо, вескость и доказательность и в чем будет правда и живой дух?».

И он решительно игнорирует – хотя это и небезопасно – настояния важного должностного лица в смертельно опасный момент:

«Сожгите свои записки! Нынче город должен держаться вместе! А не гоняться за правдой каких-то случайных событий».

Господин Бойсман не понимает, что именно война и смерть вокруг – состояние глубокого кризиса в стране – и заставляют Балтазара писать свою хронику. Ибо это отчаянная попытка стабилизировать жизнь, противостоять хаосу.

Доктор Усольцев, начиная свои записки об ашиновской авантюре, строит модель развития деспотического микрогосударства. Он – человек конца XIX века с его рефлексией и склонностью к систематике. Балтазар Руссов – человек с точной психологией XVI века, фиксирует самые разнообразные сведения из самых разнообразных источников: от слухов и семейных преданий до официальных документов, и фиксирует их вполне бессистемно. Но в этой бессистемности свой смысл: Усольцев идет от событий из ряда вон выходящих, символических, Балтазар Руссов идет от повседневного, не иерархизированного быта, который для него и есть история.

Роль систематика и идеолога выполняет Яан Кросс – на пересечении двух тенденций, опять-таки, и рождается историческая проза.

Проблема достоверности, таким образом, решается этой группой писателей введением сознания человека соответствующей эпохи, сознания, которое, будучи воспроизведено достаточно точно, отталкивает фальшь. В этом, правда, есть один существенный момент – точность воспроизведения этого сознания. Но тут уж все зависит от уровня знаний писателя и, главное, от его таланта. А этот аспект литературной деятельности, на мой взгляд, не подлежит обсуждению. Отсутствие или наличие таланта, равно как и степени его, можно только констатировать.

Но с использованием открытого сознания героя связана очень серьезная опасность, которой не всегда избегают даже литераторы высокого уровня. Эта опасность заключается в нарушении равновесия элементов прошлого и настоящего, в избыточном вторжении в мировосприятие героя сознания самого автора. В подмене героя автором. И ущерб тут происходит не только смысловой, но и чисто художественный. М. М. Бахтин писал:

«Понять этот мир как мир других людей, свершивших в нем свою жизнь, – мир Христа, Сократа, Наполеона, Пушкина и проч., – первое условие для эстетического подхода к нему. Нужно почувствовать себя дома в мире других людей, чтобы перейти от исповеди к объективному эстетическому созерцанию, от вопросов о смысле и от смысловых исканий к прекрасной данности мира. Нужно понять, что все положительно ценные определения данности мира, все самоценные закрепления мирской наличности имеют оправданно-завершимого другого своим героем: о другом сложены все сюжеты, написаны все произведения, пролиты все слезы, ему поставлены все памятники, только другими наполнены все кладбища, только его знает, помнит и воссоздает продуктивная память, чтобы и моя память предмета, мира и жизни стала художественной. Только в мире других возможно эстетическое, сюжетное, самоценное движение – движение в прошлом…»[131]

Соблазн подмены ипостасями собственного сознания мировосприятия героев для исторического писателя несравненно выше, чем для писателя, пишущего о своих современниках, ибо писателю-историку куда сложнее одухотворять ненаблюденные в жизни фигуры персонажей.

Кроме этой – высокой – проблемы достоверности существует и низкая проблематика, вопрос о степени возможного сдвига исторической реальности. Но этот вопрос обсуждался многократно, и касаться его мы здесь не будем.

Историческая проза не иждивенка и не соперница исторической науки. Она ведет параллельное исследование и вместе с исторической наукой строит здание прошлого, в котором наш дух живет в неменьшей степени, чем в настоящем.

Мы живем в едином временном мире, в котором взаимопроникновение далеко отстоящих друг от друга эпох – явление постоянное.

Произведения высокой исторической прозы дают нам возможность овладения цельным духовным опытом. Они ликвидируют психологический разрыв между прошлым и настоящим, снимая временну́ю ностальгию, которая опаснее и болезненнее пространственной. (Историческая наука сделать этого не может.) Они дают нам возможность трезвых оценок исторического процесса, ибо идеализация прошлого, идея ушедшего золотого века, как всякое намеренное заблуждение, разлагает человеческое сознание.

Высокая историческая проза семидесятых годов XX века, последовательно и честно исследуя мир, отыскивая оптимальные пути для выполнения своих задач, охраняет духовное здоровье читателя.

И если посмотреть на предмет обсуждения широко и спокойно, то станет ясно, что историческая проза – с давних времен – есть органичная часть русской литературы с ее настойчивой аналитичностью, ее моральным ригоризмом и пророческими чертами.

Примечания

1

Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 34.

2

Дело Шахматова – Уманского, по которому Иосиф был задержан в 1962 году, но проходил как свидетель, нуждается еще в тщательном изучении. См. публикацию С. Шульца в № 5 «Звезды» за 2000 г. и очерк Б. Вайля «Шахматов – подельник Бродского» в № 1 «Звезды» за 2010 г.

3

Евгений Пастернак. Из воспоминаний // Звезда. 1996. № 7. С. 148.

4

А. Кушнер. Аполлон в снегу. М., 2005. С. 112.

5

Е. Кумпан. Ближний подступ к легенде. СПб., 2005. С. 206.

6

Подробности этой полуанекдотической истории в письме Н. Горбаневской – В. Полухина. Иосиф Бродский. Жизнь. Труды. Эпоха. СПб., 2008. С. 71.

7

Я родился 23 декабря, но в тот год мы отмечали это событие на день раньше.

8

Найман А. Рассказы об Анне Ахматовой. М., 1989. С. 220.

9

«Столетняя война» с согласия наследников Бродского была опубликована в № 1 «Звезды» за 1999 г. Сегодня оригинал хранится в фонде Йельского университета.

10

Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 46.

11

Это была наивная попытка обмануть власть, подсказанная московскими друзьями.

12

Теперь на вокзале в Коноше и в Норенском висят мемориальные доски, организованы музеи, проводятся конференции, фестивали, коношская библиотека носит имя Бродского.

13

Термины «левые», «правые» используются в тогдашнем значении, противоположном сегодняшнему.

14

Литературная газета, 1995, 5 мая.

15

Его не оказалось в «Библиотеке поэта», хотя первоначально Лев Лосев его туда включил.

16

Анненков Ю. Дневник моих встреч. Т. 2. Б. м., 1966. С. 69–70.

17

В книжке 1972 года первая строка была исправлена цензурой – убрали Бога. Но, посылая книжку Иосифу, я это исправил от руки.

18

«Пушкинский Фонд» – культурно-просветительская организация, был основан моим братом Михаилом Гординым.

19

Иоганн Петер Эккерман. Разговоры с Гёте. М.–Л., 1934. С. 7.

20

Поль Гзелль. Беседы Анатоля Франса. Пг.–М., 1923. С. 10.

21

Михаил Крепс. О поэзии Иосифа Бродского. 2-е изд. СПб., 2007. С. 155.

22

Наталья Стрижевская. Письмена перспективы: О поэзии Иосифа Бродского. М., 1997. С. 149.