Белый ворон Одина - Роберт Лоу

— Опасную дорогу ты избрал, — сказал я, борясь с внезапно нахлынувшей дурнотой.

Как-то раз мне довелось плавать на плохо уравновешенном кнорре. Всякий раз, как ветер ударял нам в бок, судно кренилось так, будто в следующую минуту собиралось опрокинуться. Рулевое весло вылезало из воды и беспомощно повисало в воздухе. И нам ничего не оставалось делать, лишь терпеливо ждать, покуда порыв ветра стихнет и снова появится возможность править кнорром. Так вот, в тот раз я чувствовал себя примерно так же, как сейчас.

Финн неловко пошевелился, затем поднял на меня взгляд. В его глазах я прочитал несокрушимую уверенность в собственной правоте.

— Лучше уж так, чем иначе, — негромко сказал он.

— Иначе — это как?

— Не желаю медленно стареть, сидя дома. Что угодно лучше, чем пускать слюни у теплого очага и слушать, как женщины смеются у тебя за спиной. Не хочу, чтобы спина у меня согнулась дугой, а вингуль укоротился вдвое.

Я невольно усмехнулся, ибо побратим мой употребил слово «вингуль», которое вообще-то служит для обозначения уда жеребца, а вовсе не человека. Значит, какая-никакая гордость у него осталась.

— Оно и видно, что ты наслушался Мартина-монаха, — поддел я. — Откуда такой страх перед жизнью? Может, ты уже успел состариться? Что-то я тебя не узнаю, Финн Бардиссон из Скании.

— Думай, что говоришь! — устало одернул Финн, но, по-моему, даже не рассердился. — Вот ты скажи, ярл Орм, кому мы известны? И кто вспомнит нас после смерти? Что останется после Пая или Заячьей Губы? Уверен, если кого и вспомнят, так только Скапти, Колченога и других, чьи имена высечены на камне в Альдейгьюборге. Лишь о них и останется память. Вот так-то, Убийца Медведя.

— У нас тоже будет свой камень…

— Поздно, Торговец. Боюсь, никому из нас не суждено добраться до такого места, где Клепп Спаки сумеет вырезать новый камень. А если даже и доберемся, что тогда? Снова вернемся в нашу усадьбу — пасти цыплят и пересчитывать серебро, которое сумели унести? Просто сидеть и ждать, когда безжалостные Норны обрежут нити нашей судьбы?

— А что ты предлагаешь, Финн Бардиссон? Искать красивой смерти?

Он безразлично пожал плечами и сказал:

— В конце концов, я дал обет Одину. Тогда, в новгородской темнице… Надо отдать должное Одноглазому, он свою часть обязательств выполнил. — Финн выпрямился и добавил с кривой усмешкой: — Ты вспомни: даже Пай перед смертью грезил о славе. Как там говорится?

Гибнут стада,родня умирает,и смертен ты сам;но знаю одно,что вечно бессмертно:умершего слава.

Мне было горько оттого, что мой побратим избрал столь легкий путь в жизни. И в ответ я процитировал ему еще одну строфу из «Речей Высокого» — ту самую, которую чаще всего забывают:

Ездить может хромой,безрукий — пасти,сражаться — глухой;даже слепецдо сожженья полезен —что толку от трупа!

Возможно, Финн и нашел бы, что возразить, но в этот миг Торстейн Обжора очнулся и громко застонал. В таком состоянии — то приходя в себя, то снова впадая в забытье — Обжора провел большую часть ночи. А на рассвете умер. Но у меня до сих пор встают дыбом волоски на руках, когда я вспоминаю его ужасные крики.

Как и сказала Тордис, еды было много. Ее оказалось даже слишком много для наших измученных, усохших желудков. Уже к концу первого дня пребывания в крепости люди начали болеть. На них напали поносы и рези в животе. Бьельви пришлось отпаивать их отваром из молодого корня ежевики — того самого, что врастает обоими концами в землю — с добавлением полыни, бессмертника и коровьего молока. При необходимости последнее можно было заменить молоком козы или кобылы.

— Эта штука хоть помогает? — поинтересовался Скула, молодой парень, едва начавший бриться.

Скула всегда был костлявым, а сейчас выглядел откровенно истощенным и желтым. Торгунна уверила парня, что средство безотказное. Скула выпил, и, глядя на его гримасу, я от души порадовался, что меня самого болезнь не затронула.

— На месте Бьельви я бы назначила другое лечение, — вполголоса проворчала Торгунна, проходя мимо. — Ему бы полежать недельку-другую в тепле и сытости…

Торгунна права, подумалось мне. Слишком много среди нас больных и умирающих. И это помимо тех, кто уже умер. В конце концов я собрал побратимов и обратился к ним с речью. Суть сводилась к тому, что кто-то должен остаться в крепости с нашими больными. Отчасти для того, чтобы заниматься их лечением… но также и для устрашения местных жителей — чтоб эти хитрецы не вздумали попросту выбросить наших хворых товарищей на мороз.

Честно говоря, я ожидал, что от желающих не будет отбоя, и очень удивился, когда лишь двое изъявили готовность остаться. Оба делали вид, будто движимы исключительно заботой о больных побратимах. Но я-то понимал: они и сами слишком слабы, чтобы продолжить путь. Все остальные, вопреки здравому смыслу, были настроены продолжить поход. Так что мне пришлось воспользоваться властью ярла и назначить еще двоих на роль сиделок.

Одним из них был как раз Скула. Парень недовольно скривился, но всем было видно, что недовольство это напускное. Скорее всего, он испытал облегчение, поскольку сам понимал: если уйдет из крепости, то неминуемо встретит смерть в пути.

Вторым оказался Торвир, которого совсем замучили гнойные язвы. Несмотря на все усилия Бьельви, они в огромном количестве появлялись на теле Торвира. Каждое утро Торгунна с Тордис, вооружившись прокаленной иглой, вскрывали нарывы и удаляли из них гной. Там же, где одежда натирала кожу, язвы лопались сами по себе. В результате шея и запястья Торвира превратились в сплошную корку из крови и гноя, что наверняка доставляло ему немало мучений. Тем не менее он громко возражал против моего решения оставить его в крепости.

— Воля твоя, ярл, но это несправедливо, — твердил Торвир.

Я, как мог, пытался его вразумить. Напомнил, что он не в состоянии надеть на себя доспехи, держать меч, не говоря уж о том, чтобы совершать пешие переходы. Однако Торвир упрямо стоял на своем. В конце концов в разговор вмешался Финнлейт. Хлопнув друга по спине — судя по тому, как болезненно поморщился Торвир, там тоже скрывались язвы, — он заявил:

— Да ты не беспокойся. Я выбью для тебя виру и прослежу, чтоб тебя не обделили при дележке добычи.

Позже Иона Асанес объяснил мне истинное положение дел. Я почувствовал легкий укол досады — не слишком-то приятно, когда тебя наставляет безусый юнец, — но, тем не менее, внимательно выслушал Иону.