Бомбы и бумеранги (сборник) - Александр Золотько

Прошло два часа, Седых приказал трогаться. Вперед, в дозор, пошел Озимых, сзади, охраняя, шел сам урядник с Перебендей.

– Но ведь с Антоном Елисеевичем ничего не случится? – спросил Никита у Дробина. – Ведь так?

Ответить Сергей не успел – раздался выстрел, и Афанасий Озимых рухнул навзничь. Пуля ударила его в грудь, прошила тело насквозь и застряла в стволе осины.

– Ложись! – крикнул Седых, вскидывая винтовку.

Дробин толкнул Никиту в спину, упал рядом.

Снова выстрел, – на этот раз стрелял урядник. Передернул затвор, припав к дереву, снова выстрелил. Никита смотрел на него снизу вверх, видел, как дымящаяся гильза вылетела из трехлинейки, описала дугу и звякнула о дерево.

Два выстрела, один за другим. Наверное, это стреляли Бабр и Перебендя, но Никита их не видел: лежал, как упал, когда его сбил с ног Дробин, на боку, и видел только урядника. Вот Никита Артемьевич снова открывает затвор винтовки. Летит гильза, затвор скользит вперед, досылая патрон… вражеская пуля, прилетевшая из-за кустов, вырывает щепу из ствола дерева прямо возле лица Седых, тот отшатывается в сторону… другая пуля бьет его в спину… Точнее, Никита не видит, как она бьет, но из груди урядника вырывается фонтан крови, брызги бьют по прошлогодней листве перед самым лицом у Никиты. Седых еще не мертв, он пытается удержать свою винтовку в руках, медленно опускается на землю, скользя по стволу осины плечом… Становится на колено… Еще одна пуля бьет его… без жалости, в лицо… Винтовка летит в сторону, урядник Седых падает на спину… Замирает.

– Всё, – шепчет Никита. – Всё-всё-всё…

Он зажал уши ладонями, чтобы не слышать выстрелов и криков умирающих. Он закрыл глаза. Он вжался в землю. «Жить-жить-жить! Все остальное – чушь, ерунда». Он видел, как умер Никита Артемьевич, и не хочет идти вслед за урядником… и за Афанасием Озимых… и за кем еще? Кто-то вообще уцелел?

«Пусть все закончится прямо сейчас, – попросил Никита. – Пусть все прямо сейчас закончится, и я… я должен выжить. Мне нужно жить… мне всего двадцать один год… И…»

Никиту схватили за шиворот, заставили подняться на ноги. Он не отрывал рук от лица и все бормотал это свое: «жить-жить-жить-жить…» Его ударили в лицо, он снова упал. Ударили ногой. Не сильно, так, чтобы заставить замолчать. Никита замолчал.

Его снова поставили на ноги. Он открыл глаза.

Мертвый урядник.

Никита медленно оглянулся – Афанасий Озимых лежит на спине, раскинув руки. Глаза открыты и смотрят в небо. Кровь на груди и алая струйка в уголке рта. Бабр жив, стоит на коленях, лицо залито кровью – Андрюха закрывает его руками, кровь течет между пальцев, на одежду, тяжелыми каплями падает на землю… не понять, ему просто разбили нос, или рана тяжелая… не понять… Бабр медленно валится на бок, кто-то подходит к нему, приставляет винтовку к груди казака… Выстрел, ноги Андрюхи дергаются и замирают.

Никита снова закрыл глаза.

Сейчас наступит его черед. Они убьют всех, никого не отпустят. Зачем им отпускать свидетелей? Вот и его, и Дробина…

Никита спохватился, открыл глаза, оглянулся – Сергей Петрович тоже стоял на коленях возле Перебенди. Тот был еще жив, кровь хлестала из раны у него на шее, Дробин пытался ее остановить: руки, лицо, одежда, – все было в крови.

«Перебита артерия, – подумал Никита. – Ничего не получится у Дробина. Перебендя сейчас умрет. Вот прямо сейчас».

«…Я вон дитенков хочу вырастить, внучков дождаться», – сказал Перебендя.

«Жизнь для чего человеку дадена?» – спросил Перебендя.

«Чтобы жить, а не зазря ее тратить. Я, может, еще хочу и мир повидать», – сам себе ответил Перебендя. Там, у костра, за отрогом. Сутки назад.

А сейчас умирает. Умер.

Дробин посмотрел в лицо Перебенди, окровавленными пальцами опустил ему веки. Встал. Два темных силуэта заломили ему руки, быстро опутали их веревкой. Два темных силуэта. Просто две фигуры, вырезанные из черной бумаги. Никита вдруг понял, что специально отводит глаза в сторону, не смотрит им в лица, будто это может ему как-то помочь. Его в детстве учили не смотреть в глаза собакам, они от этого злятся, звереют…

– Я не смотрю в ваши глаза, – прошептал Никита.

Его тоже связали. Толкнули в спину и погнали по тропинке в сторону деревни. Несколько раз Никита падал, споткнувшись, с ужасом ожидал выстрела, но его только поднимали и гнали дальше. Все быстрее и быстрее. В деревню он уже почти вбежал, задыхаясь. Перед глазами плавали цветные пятна, легкие горели.

– Почему только двое? – спросил кто-то по-английски. Никита понял вопрос, он учил английский в гимназии и потом в университете. Мог говорить и все понимал. Хотя произношение у спросившего было странное. «Не островное», как говорил его преподаватель.

Ответ прозвучал тоже, наверное, на английском, но с таким диким акцентом, что Никита не смог ничего разобрать. Понял только слово «оружие».

– Вы идиоты! – крикнул первый. – Вам же было сказано – всех! Убивать только тех, кто сопротивлялся…

– Они сразу начали нас убивать, – прошептал Никита по-английски и повторил громче то же самое. И добавил: – Афанасия застрелили. Из-за дерева. И добили… Андрюху Бабра добили… он еще жив был…

Удар, вспышка перед глазами, падение… Никита не потерял сознания, сразу попытался встать. Как будто это было очень важно – встать.

– Пошли прочь! – крикнул первый. – Вон отсюда!

– Они убили урядника… – сказал Никита.

– Мне очень жаль, – неизвестный подошел ближе, держа в руке факел. – Мне на самом деле очень жаль, что так все получилось. Это хунхузы, джентльмены. Иметь с ними дело – все равно что спать в кровати, полной гремучих змей. Я приказал брать пленных, а они…

– Пленных? – спросил Дробин. – А разве мы не на территории Российской Империи?

Никита рассмотрел наконец чужака. Высокий, крепкий, с пышными усами. Возраст по внешнему виду определить трудно, с одинаковым успехом ему могло быть и сорок, и семьдесят – дубленая, красноватая в отсветах факела кожа, короткая военная прическа, волосы – полностью седые.

Нет, это не англичанин. Скорее – американец.

– Ну, если смотреть с этой точки зрения, то, конечно, все выглядит несколько… э-э… экстравагантно. Но все складывается так, что, хоть мы и в Российской Империи, но вы – в плену.

– Может, представитесь? – Дробин подошел ближе и почти в упор посмотрел в глаза американцу.

– Что? Да, конечно. Полковник Конвей. Джошуа Конвей, – американец пожал плечами. – Теперь вам стало легче? Значит, мы можем пройти в дом и спокойно поговорить. Вы, кстати, не хотите чаю? Я слышал, у вас это национальный напиток…