Гербовый столб - Валерий Степанович Рогов

метрдотеле. Что ж, ловко он использовал его любопытство. За любопытство, выходит, в таких заведениях надо платить. И понятно, втридорога! Но чего теперь-то злиться? Он ведь прав! Интересуетесь, сэр? О’ля? О-ля-ля! И она уже за вашим столиком, вам предпочтение...

— Ты знаешь, Виктор, — задумчиво заговорил Кнып, — а ведь она все наврала. Мне рассказывала совсем другую историю. Можно сказать, плакалась.

— Что же она тебе рассказывала?

— Ведь я с ней познакомился в Гастингсе, куда она приезжала на Рождество. На несколько дней, когда жизнь в Сохо замирает. Она сама меня отыскала и, как говорится, пела иную песенку.

— Трудно поверить, Кнып.

— Ей, возможно, верить и не следует. Но хочу заметить, что это чисто в русском духе. Чисто российские крайности: между искренностью и лицемерием, правдой и ложью, верноподданничеством и предательством.

— Ну что ж, не очень-то лестно.

— Но я все же больше верю ее гастингской исповеди, чем тому, что она наболтала в интервью. Опять же чисто по-русски: в одном случае вывернуть себя наизнанку, в другом — намеренно оболгать. Однако там, в Гастингсе, она была очень одинока, совсем одна, и, видно, ей очень хотелось кому-то покаяться. И я там оказался единственным из соотечественников. Она сама меня нашла. И ты бы видел, какая она там была скромная и застенчивая.

Ветлугин не перебивал его.

— Честно признаться, — продолжал Кнып, — к середине турнира я сильно затосковал. Был подавлен, рассержен, у меня ничего не получалось. Проиграл две партии, одну выиграл и три свел вничью. Мне грозил полный провал.

— И она тебя вдохновила, — язвительно вставил Ветлугин.

— Да, она меня поддержала и вдохновила, — серьезно подтвердил Кнып.

— И ты блестяще выиграл седьмую партию, а затем весь турнир, — иронизировал Ветлугин.

— Представь себе, — твердо сказал Кнып.

— Ну и все же, какова ее жизненная драма? Ты-то сумел облегчить ей душу? Направить на путь истинный?

— Ты зря иронизируешь, Виктор, — печально возразил Кнып. — Никто не знает своей судьбы. А у нее она в самом деле драматичная.

— Еще бы! Очутиться в Лондоне, в Сохо...

— Постой! Постой, Виктор... Разве ты не хочешь знать о ней правду?

— Ты уверен, что знаешь о ней правду? Можно ли вообще знать о другом человеке правду?

— Пожалуй, уверен, — сказал Кнып, подумав. — Начало ее истории, конечно, банально: влюбилась в красавца из музыкального училища, в певца, в будущую знаменитость. У них родилась дочь, но красавец и не подумал на ней жениться. Более того, предал ее, женившись на другой, на дочери одного из деятелей филармонии.

— В самом деле, очень банальное начало, — язвительно заметил Ветлугин.

— Ей хотелось его превзойти, стать выше...

— И она вышла замуж за аль-Муджахиба, — рассмеялся Ветлугин, — который, вернувшись на родину, должен был стать министром. И однажды в эту страну приезжает певец, обманувший ее...

— Подожди, Виктор, — настойчиво попросил Кнып. — Она жила с матерью, простой портнихой. Аль-Муджахиб ее искренне полюбил. Но когда они приехали в его страну, к власти пришел новый президент, который резко повернул к Западу. Аль-Муджахиб оказался неугоден, политически ошельмован, отовсюду изгнан. А у них как раз родился ребенок, тоже девочка. Аль-Муджахиба вскоре арестовали, обвинили в принадлежности к оппозиции. Ее с младенцем приютил его богатый дядя. Он, конечно, стал домогаться...

— И ты всему этому веришь? Артем, ведь это обычная Cristmas story[7]! Гастингс, бурное море, ветры, дождь, бесприютная тоска, одиночество...

— Года два назад, — упрямо досказывал Кнып, — она прилетела с этим богатым родственником в Лондон. И бежала от него...

— Слезы кукушки, Артем! Ничему не верю! Почему она не подумала вернуться на родину? Почему мечтает обрести британское подданство?

— Я этого не знаю, — наконец сдался Кнып. — Но что бы там ни было, я ей искренне благодарен. Меня она поддержала. Извини, я должен с ней попрощаться.

Нет, не верил Ветлугин Марининой исповеди. Хотя вполне возможно, что-то в ее истории и правда. Но как жестока она к своим детям! Впрочем, если они существуют...

Мимо него через фойе шумно, со смехом прошествовали двенадцать приодевшихся красоток варьете и еще несколько ярко намалеванных «девиц», постарше и похуже качеством. У каждой из них, конечно, есть своя собственная «история», подумалось ему. История грехопадения. Впрочем, они об этом уже не заботятся. Для них это профессия...

«Дамы» расселись за овальным «министерским» столом, и тут же официанты обнесли их чашечками с кофе. Какое-то короткое время зал жадно глазел на них, а они посмеивались, прихлебывая черную жидкость. Наконец, из-за дальнего столика поднялся здоровенный блондин, видно, из скандинавов и пьяно-шаткой походкой направился к ним. Он выбрал, как ни странно, одну из намалеванных «старушек», и та, притворно хохоча, отправилась с ним в обнимку за его столик. И тут сразу вспыхнула ярмарка!..

Ветлугин, не торопясь, вел машину по пустому спящему Лондону. Без всякой цели. Ему хотелось стряхнуть с себя отрепья похоти. И как странно, как убеждающе действовала серая пустынность улиц. И простая, очищающая мысль о том, что нравственность в существе мироздания, успокаивала его.

Они молчали. Кнып, съежившись, уныло смотрел вперед. Вроде бы надо было расставаться, но что-то недосказанное, недопонятое продолжало сцеплять, не отпускало их. Похоже, держало то, что осталось невыясненным, кто же все-таки взял верх? Наконец Кнып заговорил:

— Знаешь истину: что не любо тебе, не причиняй другому. Я сожалею, что позвал тебя в это заведение. Мы с тобой не из тех приятелей, которые любят повеселиться. Конечно, плотские утехи никому не чужды, но мы настолько редко с тобой сходимся, что следовало бы отпущенное время посвящать иному.

— Нет, Кнып, ты не прав, и я тебе благодарен за некоторые открытия в этом плотском вертепе. И знаешь почему? Я вдруг наглядно уразумел: ведь дух, духовность, душа в этом мире не существуют без плоти. Только в плотском воплощении присутствует дух, который мы ведаем. Но, оказывается, есть и просто плоть — обездушенная, бездуховная. И когда видишь ее в массе, то это просто пугает. Но я говорю не о том месте которое мы покинули, а совсем о другом.