Зеленая - Джей Лейк

— Хватит! — прокричала с причала матушка Ваджпаи. — Сегодня никаких драк не будет! — Размахнувшись, она швырнула на палубу кожаный мешочек. Он многообещающе звякнул, и у капитана загорелись глаза. — Эти монеты твои, если ты сейчас же снимешься с якоря и отплывешь в Бхопуру с двумя пассажирами на борту!

Он схватил мешочек, развязал тесемки и расплылся в улыбке:

— Через час отходим!

Крича и переругиваясь, матросы спустили на воду шлюпку, закрепили фалинь и на веслах оттащили судно от причала. Матушка Ваджпаи сделала мне руками знак лилии. Стоящая рядом с ней матушка Гита подмигнула.

Медленно развернувшись, мы вышли из калимпурской гавани.

Наше судно называлось «Читтачаи», а его капитана звали Утави. Он согласился отойти на приличное расстояние от Калимпуры, добраться до оживленных морских путей. Там мы решили пересесть на какое-нибудь крупное судно, которое направляется к Каменному Берегу. Матушка Ваджпаи заплатила столько, что могла бы купить весь корабль.

Пока корабль шел на восток вдоль побережья, у нас с Танцовщицей почти не было возможности побыть наедине. Мы не могли уединиться на открытой палубе; оставалось лишь небольшое пространство под полуютом и закуток под шкафутом, в котором хранили ведра, тряпки и прочую утварь.

Через день, как следует рассмотрев корабль, я поняла: либо здесь очень просторные трюмы, либо где-то имеется тайник. Капитан «Читтачаи» — контрабандист; он провозит всевозможные товары в порты в обход таможни и налогов не платит.

Нас капитан тоже считает ценным товаром.

В сущности, положение наше казалось немногим лучше, чем на причале Арвани, разве что нам не грозила опасность утонуть. Мы согрелись и высушили одежду, нас накормили, но что дальше? По вечерам мне очень недоставало моего шелка с колокольчиками. Хотя в последнее время я пришивала колокольчики скорее по привычке, потеря очередного куска шелка опечалила меня. Мне казалось, я уже не смогу в который раз начать все сначала и пришить к новому куску материи несколько тысяч колокольчиков.

Интересно, как женщинам с моей родины удается не сбиться в счете дней? Правда, они ведь за всю жизнь не уезжают далеко от дома. Я вспомнила Шар. Она родилась в жалкой лачуге, вышла замуж за односельчанина и переселилась к нему в такое же убогое жилище… После смерти мужа она, скорее всего, перейдет в третью лачугу, к кому-нибудь из детей. Будет ссориться с невесткой… И за всю жизнь не покинет пределы родной деревни.

Хотя я прожила совсем недолго, я уже в третий раз переплываю море. Трудно ожидать, что я сохраню все обычаи своей родины. И все же мне было грустно. Может, Клинки сохранят шелк с колокольчиками до моего возвращения? Нет, скорее всего, Самма сожгла его.

Каждый шаг в сторону дома уводил меня все дальше от дома… Как раньше, когда меня увозили против моей воли.

— Там, в Калимпуре, я убила человека, — призналась я Танцовщице в первый вечер.

— Когда ты стала убийцей? — посерьезнев и погрустнев, спросила она.

«Я не стала убийцей», — внушала себе я, вспоминая удивленное лицо Майкла Карри. Он медленно оседал на пол, и глаза его постепенно тускнели.

— Ты сама учила меня бороться со злом, — возразила я, хотя и понимала, что моя отговорка никуда не годится.

— Неужели человек, которого ты убила, в ответе за все зло мира?

— Нет. — Я отвернулась.

Берег был совсем рядом, в нескольких сотнях шагов. В океан вдавалась широкая песчаная коса; джунгли подступали почти к самой воде. На деревьях, невидимые в темноте, кричали обезьяны. Теплый вечерний ветерок сменил направление, и нос корабля отклонился к северу. До нас доносился запах гнили. Понятно, почему обезьяны кричат: наелись перебродивших фруктов и опьянели.

— Мне сказали, что я служу правосудию… Такая служба пришлась мне по душе после того, как я освободилась из рабства, в которое меня продали!

Танцовщица долго молчала и наконец сказала:

— Многое из того, что делал… и делает Федеро, я не понимаю. В прежние времена он служил экономом и казначеем у Управляющего; он покупал девочек по обязанности. Насколько мне известно, он выкупил тебя у твоего отца у ворот вашего дома.

— Купил, как вещь! — буркнула я. — Купил, как…

Она перебила меня, по-прежнему не повышая голоса и тщательно подбирая слова:

— Работорговля не похожа на змею. Можешь отрезать голову или пронзить ее копьем, можешь сжечь все корабли и склады. Как только все успокоится, объявится кто-нибудь другой, и все начнется сначала. Работорговлю не уничтожить ни клинком в руке, ни огнем в сердце.

Сплюнув за борт, я сказала:

— Я не вещь. Я — человек.

— Людьми торгуют повсюду. Отдают в подмастерья, замуж, в солдаты, в матросы.

— Они сами выбирают свою судьбу!

— Зелёная! — с сожалением произнесла Танцовщица. — Много ли девушек выбирают себе мужа по своему вкусу? Много ли подмастерьев, перед тем как пойти в учение, выбирают себе подходящего мастера? Большинство людей никогда ничего не выбирает. Выбирают их самих, или они берут что предлагают. Все зависят от времени, удач или неудач, от своих поступков или поступков других людей…

Мне захотелось избить Танцовщицу, как ее еще никогда в жизни не били. Она ничего не знает; она ничего не понимает. Ей… все равно!

— Зелёная!

Повернувшись к ней спиной, я стала смотреть на корму. Матрос у румпеля — я еще не выяснила, как его зовут, — помахал мне рукой и улыбнулся. Он как будто не замечал моих глаз, которые метали молнии. А может, в сумерках просто не видел моего лица?

— Зелёная! — Танцовщица тронула меня за плечо.

Развернувшись, я замахнулась, но в последний миг одумалась и опустила руку.

— Что?! Ну что?!

— Я не виню тебя. Но пойми, жизнь не всегда так проста, как нам бы хотелось. Дети должны быть свободными, должны жить в довольстве и сами выбирать свой путь. Как и взрослые. Как все племена и народы. Ты хочешь, чтобы все дети росли дома, у себя на родине. Ты мыслишь благородно! Но подумай, всегда ли так будет лучше всего? Должна ли самая красивая девочка голодать вместе со своими нищими родителями, братьями и сестрами? На деньги, которые выручат за нее родители, вся семья прокормится в следующие голодные годы, а сама она будет жить в тепле и достатке…

Из моих глаз по-прежнему текли слезы.

— Так несправедливо, неправильно!

— На свете много несправедливости. Можно посвятить жизнь борьбе с отдельными пороками, но справиться со всеми не под силу даже титанобогам! В свое время они разделились, и от них произошли все народы мира. Каждая из нас несет в себе как частицу добра, так и частицу зла. Добро никак не может победить зло, а зла не хватает для того, чтобы задушить добродетель.