Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

тирады Эммануэля много раз, но сегодня он превзошел самого себя. Однако в паузах между своими высказываниями он все же умудрился попросить меня позвонить миссис О’Рейли в ваш кабинет, потому что она сама не сумела сюда пробиться.

— Что сказала Энни?

— Чтобы вы какое-то время не показывались на людях, а еще чтобы вы — цитирую — «ради Бога, позвонили ей».

— Я так не думаю, — задумчиво сказал Эван. — Чем меньше она будет знать на данный момент, тем лучше.

— Где вы сейчас? — спросил профессор.

— В мотеле в пригороде Вудбриджа, это довольно далеко от Девяносто пятого шоссе. Мотель называется «Три медведя», я обосновался в домике номер двадцать три. Он самый последний слева возле леса.

— Из сказанного вами я делаю вывод, что вам нужны вещи. Без сомнения, пища. Вам нельзя выходить, так как вас могут увидеть, а номера в мотеле с домиками не обслуживаются.

— Нет, еды не нужно. По пути я останавливался пообедать.

— Тогда что вам нужно?

— Подождите, пока выйдут поздние утренние газеты, и пошлите Джима, садовника, в Вашингтон купить как можно больше различных изданий, пусть хватает все, какие только ему попадутся.

— Я составлю ему список. Потом Каши привезет их вам.

Только к тринадцати тридцати прибыла жена Сабри в мотель в Вудбридже, Виргиния. Эван открыл дверь двадцать третьего домика и с удовольствием отметил, что она приехала на грузовичке садовника. Он даже не думал об отвлекающем маневре, зато два его друга из Дубай поступили разумнее и не стали гнать его мерседес мимо толпы людей у его дома. Пока Кендрик придерживал дверь, Каши быстро сделала две или три ходки к грузовичку, потому что, кроме пачки газет со всех концов страны, она привезла и продукты. Здесь были сэндвичи, упакованные в пластик, две кварты молока в ведре со льдом, четыре горячие тарелки, в которых было два арабских и два европейских блюда, и бутылка канадского виски.

— Каши, я не собираюсь торчать здесь целую неделю, — заметил Кендрик.

— Это на сегодняшний день и вечер, дорогой Эван. Вы находитесь в сильном напряжении и должны хорошо есть. В коробке на столе серебряная посуда и металлические стойки. Кроме того, я привезла матрасы и постельное белье. Но я бы хотела вас попросить вот о чем. Если вам придется срочно отсюда уезжать, пожалуйста, позвоните мне, чтобы я могла забрать серебряную посуду и постельное белье.

— Зачем? Разве квартирмейстер бросит вас в тюрьму?

— Я сама квартирмейстер, дорогой Эван.

— Спасибо, Каши.

— Вы выглядите усталым, йасахби. Вы не отдыхали?

— Нет, я смотрел этот проклятый телевизор. И чем больше я смотрел, тем больше сердился. Трудно отдыхать, когда ты в ярости.

— Как говорит мой муж, а я согласна с ним, вы выглядите очень эффектно по телевизору. Он также говорит, что мы должны вас оставить.

— Почему? Он сказал мне это несколько недель назад, но я не знаю почему.

— Поймите нас правильно. Мы арабы, а вы находитесь в городе, где нам не доверяют; вы на политической арене, где нас не выносят. И мы не хотим приносить вам вред.

— Каши, это не моя арена! Я ухожу, я сыт ею по горло. Вы говорите, что это город, который вам не доверяет. Да этот город никому не доверяет! Это город лжецов, жуликов и их пособников, мужчин и женщин, готовых, цепляясь своими когтями, вскарабкаться на любую стену, чтобы быть поближе к кормушке. Они сидят за одним столом и, благодаря довольно удачно отлаженной системе, высасывают кровь из каждой вены, в которой они могут сделать прокол, провозглашая святость своих целей, в то время как страна молчит и аплодирует, не зная, за что она платит. Это не для меня, Каши, я выхожу из игры.

— Вы расстроены…

— Расскажите мне, что здесь! — Кендрик бросился к кровати, где лежала пачка газет.

— Дорогой Эван…

Жена араба заговорила так твердо, как никогда раньше не говорила. Он невольно повернулся к ней, держа в руке несколько газет.

— Эти газеты оскорбляют вас, — продолжала она, и ее темные глаза смотрели прямо ему в глаза, — и, по правде говоря, там есть некоторые вещи, которые оскорбляют меня и Сабри.

— Понятно, — спокойно ответил Кендрик, пристально глядя на нее. — Все арабы — террористы. Я уверен, что об этом здесь напечатано самым крупным шрифтом.

— Да, это выделено.

— Но это для вас не главное.

— Нет. Я сказала, что вы будете оскорблены, однако слово это недостаточно сильное. Вы будете приведены в бешенство. Но перед тем, как вы сделаете что-либо непоправимое, пожалуйста, послушайте меня.

— Ради Бога, что случилось, Каши?

— Благодаря вам мой муж и я имели возможность посещать многочисленные сессии вашего Сената и Палаты Представителей. Также благодаря вам мы могли присутствовать даже на юридических дискуссиях между членами вашего Верховного Суда.

— Они не являются исключительно моими. Дальше.

— То, что мы видели и слышали, было замечательно. Государственные акты, даже законы открыто дебатировались, и не просто просителями, а учеными людьми… Вы видите только плохую сторону, видите зло, и, без сомнения, в том, что вы говорите, есть доля истины, но нет ли там и другой истины? Мы наблюдали, как много мужчин и женщин страстно отстаивали то, во что они верят, без страха, что их станут остерегаться или заставят замолчать.

— Их могут остерегаться, но не могут заставить замолчать. Никогда.

— Тем не менее, они все-таки рискуют, отстаивая свое дело, часто довольно сильно рискуют?

— Черт побери, да. Они становятся публично известными.

— Из-за своих убеждений?

— Да… — Слово Кендрика повисло в воздухе. Что хотела сказать Каши Хасан, было ясно: это было предостережением ему в момент всепоглощающей ярости.

— Значит, есть и хорошие люди в том мире, который вы называете «довольно удачно отлаженной системой». Запомните это, Эван. Пожалуйста, не унижайте их.

— Не делать чего?

— Я плохо выразилась. Простите меня. Мне нужно идти. — Каши быстро пошла к двери, затем обернулась. — Умоляю вас, йасахби, если в гневе вы почувствуете, что должны действовать очень решительно, во имя Аллаха, позовите сначала моего мужа или, если хотите, Эммануэля… Однако — поймите, это не предубеждение, потому что я люблю нашего еврейского брата так же, как люблю вас — лучше все-таки моего мужа, потому что он несколько лучше владеет собой.

— Можете рассчитывать на это.

Каши вышла за дверь, а Кендрик в буквальном смысле слова накинулся на газеты, разворачивая каждую из них на кровати и укладывая их первые страницы последовательными рядами так, чтобы были видны заголовки.

Если бы первобытный вопль мог уменьшить боль, его голос разнес бы вдребезги