Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

Эван изучал газеты, тем больше он злился. Наконец в приступе ярости он смахнул их все с кровати.

Почему?

Кто?

А затем он почувствовал ужасную тупую боль в груди. Ахмет! О Боже, что он наделал? Поймет ли молодой султан, сможет ли он понять? Неупоминанием, умалчиванием американские средства массовой информации вынесли приговор всему государству Оман, давая простор измышлениям о бессилии арабов перед террористами или, что еще хуже, соучастии арабов в бессмысленном и беспощадном уничтожении американских граждан.

Ему нужно позвонить своему молодому другу, связаться с ним, сообщить, что он не владеет ситуацией. Кендрик сел на край кровати, поднял телефонную трубку, одновременно доставая из кармана брюк бумажник, прижал трубку подбородком, затем вытащил свою кредитную карточку. Не помня кода Маската, он набрал 0, чтобы вызвать оператора. Неожиданно гудок прервался, и на какое-то мгновение Кендрик запаниковал; его глаза широко открылись, он оглянулся на окна.

— Да. Двадцать третий! — послышался в трубке хриплый мужской голос.

— Я пытался вызвать оператора.

— Даже если вы набираете местный номер, вы должны расплатиться здесь.

— Мне нужно позвонить за океан.

— Нет, по этому телефону нельзя.

— По кредитной карточке. Как мне связаться с оператором? Я запишу это на номер моей кредитной карточки.

— Я буду ждать до тех пор, пока вы не скажете номер, понятно?

Ему было непонятно! Неужто ловушка? Неужели его выследили в этом захудалом мотеле в Вудбридже?

— Я не думаю, что могу принять эти условия, — запинаясь сказал он. — Это личный звонок.

— Подумать только, — иронически ответил голос. — Тогда пойдите и найдите себе платный телефон. Есть один в вагоне-ресторане за пять миль отсюда. Чао, дерьмо.

— Подождите минутку! Хорошо, оставайтесь на связи. Но когда оператор все выяснит, я хочу услышать, как вы отсоединились, о’кей?

— Вообще-то я собирался позвонить Лоэлле Парсон.

— Кому?

— Ладно, задница. Я набираю номер. Люди, которые целый день не выходят из дома, или сексуальные извращенцы, или террористы.

Где-то в недосягаемых просторах Персидского залива говорящий по-английски с арабским акцентом оператор выразил сомнение, что в Маскате есть телефонная станция с начальными цифрами 555.

— Наберите их, пожалуйста! — настаивал Эван и добавил жалостно: — Очень вас прошу.

Гудок прогудел восемь раз — и он услышал раздраженный голос Ахмета:

— Ивах?

— Ахмет, это Эван, — сказал Кендрик по-английски. — Я должен поговорить с тобой.

— Поговорить со мной? — взорвался молодой султан. — У тебя хватает наглости звонить мне, ублюдок?

— Значит, ты знаешь? О том… о том, что они обо мне говорят?

— Знаю? Я ведь очень богатый ребенок, и у меня на крыше есть тарелочки, которые ловят все, что я хочу и откуда я хочу! У меня даже есть перед тобой преимущество. Ты читал газеты отсюда и с Ближнего Востока? Из Бахрейна и Эр-Рияда, из Иерусалима и Тель-Авива?

— Естественно, нет. Я только видел наши…

— Это такая же макулатура! Годится для того, чтобы ты собрал ее в стопку и сел на нее. Живи и здравствуй в Вашингтоне, но не вздумай возвратиться сюда.

— Но я хочу возвратиться. Я возвращаюсь!

— Нет, не в эту часть света. Мы умеем читать, и мы умеем слушать, и мы смотрим телевизор. Ты сделал все это сам! Ты всю вину спихнул на арабов! Убирайся из моей памяти, ты, сукин сын!

— Ахмет!

— Прочь, Эван! Я бы никогда не поверил, что ты на это способен. Ты что, добивался в Вашингтоне власти, обзывая всех нас животными и террористами? Это что, был единственный способ?

— Я никогда этого не делал, я никогда этого не говорил.

— Твой мир это сделал! Уже за то, что вы повторяете это раз за разом, снова и снова, пока, наконец, всем не станет понятно, будьте вы все прокляты! Вы же хотите видеть всех нас закованными в цепи! И этот последний паршивый сценарий принадлежит тебе.

— Нет! — протестующе закричал Кендрик. — Не мне!

— Почитай вашу прессу! Загляни в нее!

— Это пресса, но не ты и не я!

— Ты — это ты — еще один из заносчивых ублюдков с вашим слепым благочестиво-показным иудейско-христианским лицемерием, а я — это я — исламский араб. И ты больше не можешь плевать мне в лицо.

— Я никогда даже не собирался этого делать… я никогда не смог бы…

— Ты больше не сможешь плевать на моих братьев, земли которых по вашему декрету должны быть у них отняты. Вы вынуждаете целые деревни покинуть свои дома, свою работу и свое маленькое дело — маленькое, но принадлежавшее им в течение многих поколений!

— Ради Бога, Ахмет, ты выражаешься, как один из них!

— Да что ты говоришь! — воскликнул молодой султан; в его голосе звучали одновременно злость и сарказм. — Под «ними» ты подразумеваешь тысячи и тысячи семей, под дулами пистолетов загнанных в лагеря, пригодные лишь для свиней. Для свиней, а не для семей! Не для матерей, отцов и детей! Послушайте, мистер Всезнайка, замечательно честный американец, если я говорю, как один из них, черт возьми, мне очень жаль! И я скажу, чего еще мне очень жаль: я попал сюда слишком поздно. Сегодня я понимаю гораздо больше, чем вчера.

— Что, черт побери, это значит?

— Я повторяю: читай свою прессу, смотри свое телевидение, слушай свое радио, и ты узнаешь, что вы, высшие люди, готовитесь бросить на грязных арабов атомную бомбу, чтобы не нужно было больше с нами считаться. Или вы хотите предоставить право действовать своим хладнокровным друзьям в Израиле? Вы просто дадите им бомбы.

— Прекрати! — закричал Кендрик. — Те израильтяне спасли мне жизнь!

— Ты прав, они это сделали, но ты им просто подвернулся под руку!

— О чем ты?

— Вообще-то я могу тебе и сказать, потому что никто другой этого не сделает, никто этого не напечатает. Ты их ни на грош не интересовал, мистер Герой. Та группа прибыла сюда, чтобы вытащить из посольства одного человека, агента Моссада, высокопоставленного стратега, выдающего себя за натурализованного американца, работающего по контракту с Государственным Департаментом.

— Не может быть, — прошептал Эван. — Уэйнграсс знал об этом?

— Если и знал, то держал свой рот на замке. Он вынудил их поехать за тобой в Бахрейн. Вот как получилось, что они спасли тебе жизнь. Это не планировалось. Их никто и ничто не волнует, кроме них самих. Иудеи!

— Проклятье! Слушай меня, Ахмет! Я не отвечаю за то, что здесь произошло, что было напечатано в газетах или показывалось по телевидению. Я меньше всего хотел…

— Дерьмо собачье! — перебил его молодой выпускник Гарварда и султан Омана. — Ничего из этого не могло бы попасть в газеты без твоей помощи. Я узнал