Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев

редко пишет. Не хочет слуг по пустякам с письмами посылать. Да и все другие, друзья и родственники редко присылают вести. Не понимают, что он тут один.

А если бы сделать так, чтобы письма присылали чаще, если завести гонцов, чья служба будет развозить письма из одного конца страны в другой. А что? Устроить вдоль дорог особые дома, чтобы скороходы и возничие могли отдохнуть, а дабы время зря не терялось, передавали бы письма сменщикам. Это было бы отлично!

Только не до того новому царю. Войной занят, да ещё и сведением счётов с теми, кто при жизни отца ни во что его не ставил.

Почему он считал Урхи-Тешшуба болваном? Нет, тот вовсе не глуп. Злопамятен и тщеславен, но не дурак. Вот что надумал — оскорбил его перед отъездом. Пришёл он просить царя, чтобы семью с ним в Вилусу отпустил, не на месяц же едет. А царь возьми и скажи прямо при всех — Хастияру мол-де одному сподручнее шпионов ловить, без жены. В прошлый раз он лихо провернул дело со шпионкой из дома Маат. Не иначе, как соблазнил её, вот она ему все секреты и выложила. А присутствие законной жены в таком деле только помешает. Прямо так и сказал, чтобы Аллавани услыхала.

Понятно, отчего царь решил его с женой поссорить. Чтобы Аллавани побежала сестре поплакаться. Пудухепа её любит, тут же мужу своему пожалуется. А Хаттусили ей ни в чём не отказывает. И вот! Два лучших друга разругаются!

Ну не мразь же ты, Солнце наше новое!

Оставался проверенный способ избавиться от грустных мыслей — море. Вода помогала расслабиться, забыть о неприятностях. Сейчас, после полудня над Вилусой дул лёгкий ветер. Подчиняясь его дыханью, море едва заметно волновалось. Для купцов море — это дорога, для рыбаков — кормилица, а для него, единственного бездельника во всей Трое — просто развлечение. Кажется, нет никаких препятствий, куда хочешь, туда и плыви. Хочешь, на север, откуда из устья великой реки прибывают странные люди с грузом янтаря и мехов. Или на юг, до самой земли Мицри. Ведь море везде одно и ветер один, для них преграды нет.

А его жизнь стала болотом, в котором ни шевеления воды, ни ветерка. Каждый день одно и то же. Сейчас, ближе к вечеру надо идти на ужин к приаму. Иначе Алаксанду оскорбится, а хозяев обижать никак нельзя.

А не хочется идти! Но надо. Ибо есть причина избегать дома троянского правителя.

И чем дольше он живёт здесь, тем сильнее желает покинуть землю Вилусы. Ведь причина тому молода, хороша собой и жена другого мужчины.

Элисса из Трои, жена наследника, это в ней причина. Ведь Элисса разбудила в нём чувства, о которых он и знать не знал.

Уже и сам не помнил, в какой из дней его жизни в Трое вдруг захотелось встряхнуть это сонное болото. Разжечь огромный костёр, на котором бы сгорела прежняя жизнь, чтобы все в столице узнали, на что он способен.

Алаксанду и его сын с женою уже сидели за столом. Хастияр сел в кресло напротив Элиссы. Она улыбнулась ему, едва заметно, словно просто поприветствовала гостя. А потом повернулась к мужу и нарочито громко стала смеяться над его шутками. Так, что серьги с длинными подвесками в форме стрекоз отплясывали лихой танец, а чёрный локон, выпущенный из-под затейливой причёски, то и дело вздрагивал на обнажённой груди. Но раз за разом она искоса поглядывала на хетта, видно хотела убедиться, что Хастияр смотрит только на неё.

Вечерело, в главном зале зажгли светильники. В их свете пёстрый наряд Элиссы стал не таким вызывающим, ярко-лиловые и малиновые оборки на синем платье не казались безвкусными и грубыми. А свежий ветер, который принёс во дворец запах моря и свежей зелени, рассеял её тяжёлые духи. Запахи мирры и лилий словно отступили в сторону, перестали отвлекать внимание от их хозяйки.

Странно, что Куршасса ничего не замечает. Хотя, Элисса вертит им, как хочет. Да и царю невдомёк, что посланник в одном шаге от того, чтобы нарушить закон гостеприимства и пуститься во все тяжкие.

А виной тому была не тщеславная красотка. Ведь Элиссой двигало всего лишь самолюбие, никак не страсть. Она добивалась лишь его внимания, и не более того. Изменять мужу она и не собиралась, просто восхищение мужчин нужно было ей, как воздух.

Хастияр раз за разом представлял себе, как обещает троянской красавице золотые горы. Заморочить голову подобной женщине ему бы труда не составило.

Стоило лишь захотеть, и Элисса сбежала бы с ним из дому. В ответ на подобное чудовищное оскорбление троянский правитель тут же бы расторг союзный договор с хеттами. А следом за ним и соседи из Апасы и Милаванды вспомнили бы старые обиды.

Из-за одной легкомысленной женщины развалилась бы вся политика, которую Хаттуса выстраивала в западных землях без малого двести лет. Пожалуй, даже войну можно было бы устроить.

Вот тогда бы Урхи-Тешшуб узнал, на что Хастияр способен. Как опрометчиво новый царь оскорбил посланника, во что это всё могло бы вылиться. Всего лишь намекнуть ей, что он желает увидеться наедине.

За столом же никто и не подозревал о коварных планах, которые то и дело возникали в воображении Хастияра. Внешне всё было благопристойно. Троянцы за ужином обсуждали подготовку к празднику.

Праздников в Вилусе было много, веселиться они любили. Даже дней в честь Бога Врат, Апаллиуны, в году было три.

Элисса мимоходом выпросила у мужа новый драгоценный убор. А потом долго рассуждала вслух, стоит ли ей надевать украшения покойной бабушки вечером на пир во дворце. Она явно не подумала, что мужчины вряд ли поймут, насколько серьёзный вопрос её занимает.

Первым не выдержал Алаксанду:

— Надевай бабкино добро! Её уважить надо! Пусть там, в Веллу за тебя порадуется!

Потом приам обернулся к Хастияру и сказал ему:

— Жаль, не застал ты в живых бабку её. Вот тебе любопытно было бы на неё поглядеть! А это женщина была, говорю тебе, хоть куда! Из бывших! То есть, из самых настоящих критян, что на острове до потопа правили. Не захотели под властью ахейцев жить, к нам переехали. Говорили, Крит теперь уже не тот, настоящих людей почти совсем не осталось. Так, сброд один, что ни красоты, ни изящного обхождения не понимает. Крестьяне немытые. Благородных совсем не осталось.

— Это у неё Хеттору так славно выучился на языке критян ругаться? — усмехнулся Хастияр.

— Да, — сказал Куршасса, — вот, как