Берег черного дерева и слоновой кости. Корсар Ингольф. Грабители морей - Луи Жаколио

Сердце эскимоса, когда мысли его заполнены золотом и водкой, мягче воска.

Взяв пистолет, Иорник подполз к спящему товарищу и прицелился ему в затылок. Он уже готов был спустить курок, когда Густапс тревожно заметался во сне и забормотал:

— Измена!.. Измена!.. Горе тому, кто меня тронет!..

Иорник, не знавший совести белых людей, знал зато о существовании духов-покровителей. Невежественный дикарь решил, что дух Густапса предупреждает его во сне об опасности, и испугался. Отбросив пистолет, Иорник упал на колени, громко крича:

— Пощадите!.. Пощадите!.. Злой дух смутил меня, но я больше не поддамся ему!.. Я буду верен вам, как собака!.

Проснувшийся Густапс сразу понял, в чем дело.

— Ага! — воскликнул он. — Ты хотел продать меня, Иорник?.. Подойди ко мне!..

Эскимос, дрожа, приблизился. Густапс вынул свой пистолет и поднял дуло его вровень с головой Иорника.

— Стрелять или нет?

— Как угодно господину, — смиренно отвечал тот. — Злой дух ввел меня в искушение, но я удержался.

— Ну на первый раз я тебя прощаю. Но если что-нибудь подобное повторится еще раз, помни: пощады не будет!

Эта ночь, озаренная великолепным северным сиянием, была последней перед выступлением в поход. Наутро все норландцы и эскимосы должны были уехать на санях, за исключением десяти человек, которых оставили для охраны брига.

В назначенный час экспедиция выступила в путь. Норландцы шли под командой Эдмунда, американцы — во главе с Пакингтоном, а эскимосы со своими вождями Готшальком и Рескиавиком шли впереди.

За экспедицией следовало пять саней, нагруженных вещами и припасами. Предполагалось, что один день сани будут везти собаки, другой — олени. Таким образом удалось бы сохранить на возможно большее время силы тех и других.

Иорник и Густапс были возведены в звание главных проводников, а общее начальство и руководство экспедицией взял на себя Фредерик Биорн.

Первые несколько миль были пройдены бодро, с веселыми песнями. Но потом песни умолкли, и экспедиция продолжала продвигаться среди глубокой тишины, нарушаемой только скрипом полозьев по мерзлому снегу и лаем собак.

Глава XI

Немой говорит

Ровно неделю продолжался переезд через мыс Парри, имеющий около сорока миль в ширину. За ним снова простирается Ледовитый океан, вплоть до земли, покрытой вечным снегом и известной под именем Ледяных берегов.

Там Фредерик Биорн решил устроить первую промежуточную станцию.

По приказанию герцога матросы отыскали удобное место и принялись вырубать топорами пещеру в массе льда и снега.

Работа спорилась в могучих руках норландцев. В несколько часов было готово углубление, настолько значительное, что снаружи не было видно работавших в нем.

Вдруг один из них выбежал оттуда с криком:

— Ваша светлость, идите скорее!.. Там, во льду, какой-то огромный зверь…

Фредерик в сопровождении Эдмунда и Пакингтона вошел в наполовину вырубленную пещеру и остолбенел от изумления. Во всю прозрачную ледяную стену чернела какая-то масса. Можно было различить только ноги и часть туловища. Это было животное, почти вдвое больше современного индийского слона.

— Это, как будто, слон, — заметил американец.

— Не совсем так. Это доисторический слон, или так называемый мамонт. Эти животные давно исчезли с лица земли и превратились теперь в ископаемых.

— Но как же он мог сохраниться, если он доисторический?

— Лед сохранил его в целости. Возможно, что он пробыл в нем тысячи лет, — сказал Фредерик.

— Я никогда не слыхал об этом.

— Это уже давно известно, и не мы первые делаем такое открытие.

Фредерик велел вырубить мамонта изо льда. Животное великолепно сохранилось, и когда тушу разрубили на части, мясо оказалось совсем розовым и свежим. Его отдали собакам, которые с жадностью на него набросились.

Устройство станции заняло два дня.

Ледяные стены пещеры закрыли звериными шкурами, на пол также постлали шкуры. Когда все было готово, встал вопрос о том, кому оставаться для охраны станции.

Не желая брать это на себя, Фредерик предложил матросам сговориться между собой и самим выделить желающих остаться.

Ночевали люди в новой пещере, и ночь прошла неспокойно. Среди сна их тревожил какой-то шум и возня, как будто зверь рычал и царапался в массивную, сработанную из толстых досок дверь станции.

Когда утром один из норландцев открыл дверь, чтобы выйти наружу, он увидел лежащего у порога огромного белого медведя и в испуге бросился назад.

Но Эдмунд сразу догадался, кто был их неожиданный гость, и воскликнул:

— Друг Фриц!.. Друг Фриц!..

Медведь сейчас же бросился к своему господину и начал ласкаться.

Верное животное, по совету эскимосов, боявшихся, что медведь привлечет к ним других хищников, оставили на корабле. Гаттору, начальнику охраны брига, было поручено следить, чтобы он не удрал. Шесть дней медведя держали на цепи, а на седьмой, видя, что он тих и смирен, спустили. Хитрый друг Фриц только этого и ждал и сейчас же побежал разыскивать своих хозяев, руководствуясь чутьем.

Конечно, отправить назад зверя было нельзя, и волей-неволей пришлось примириться с его присутствием и включить его в число членов полярной экспедиции.

Поняв, что его оставляют, медведь весело запрыгал вокруг Эдмунда, потом стал обходить всех присутствующих, обнюхивая их и как бы отдавая долг вежливости при встрече. Когда очередь дошла до Густапса и Иорника, медведь угрожающе зарычал, и его с трудом удалось успокоить.

Эта необъяснимая антипатия медведя к двум эскимосам показалась подозрительному Грундвигу заслуживающей внимания, и он удвоил свою бдительность.

На общем совете матросы предложили оставить для охраны станции Грундвига и Гуттора, но оба друга запротестовали.

— Мы с Гуттором офицеры, — сказал Грундвиг, — и простые матросы не могут нами распоряжаться. Надо было спросить нашего согласия.

— Ты должен согласиться, что они правы, — сказал Эдмунд. — Ты уже стар и тебе не под силу будет путешествие к полюсу, а здесь ты бы мог принести нам гораздо больше пользы…

И, видя, что старик пытается все-таки протестовать, он добавил:

— Если с тобой что-нибудь случится в дороге, это будет для меня большим горем: ведь я смотрю на тебя теперь как на своего второго отца.

Крупные слезы показались на глазах стариками медленно поползли по морщинистым щекам.

— Эдмунд! — сказал он, с трудом удерживая рыданья. — Зачем говоришь ты мне все это?.. Ты заставил меня плакать, как малого ребенка… Я сделаю все, что ты захочешь! Если ты прикажешь — я останусь.