Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Коста, вот она! — закричала Христина и кинулась за косулей. «Но что произошло там, почему он кричит?» — опомнилась она, услышав голос Костадина.

— Сюда, Арапка, на-на-на! Мурат! Янаки, хо-оп! — кричал Костадин, и его громкий, дикий, ликующий крик испугал Христину.

Он звал собак, но Христине, ошеломленной треском ломаемых сучьев, лаем и грохотом выстрелов, показалось, что Костадин ранен, и она кинулась вверх по склону.

Костадин откликнулся на ее зов, когда она добралась уже почти до самой вершины, и Христина наконец увидела его вместе с собаками, которых он держал за ошейники.

— Иди сюда скорей, — сказал он взволнованно. — Держи Арапку. Возьми ее за ошейник да держи крепче, а то убежит! — И когда Христина взяла собаку, Костадин свободной рукой достал из кармана веревку и привязал гончих.

— Ты удачливая, — сказал он, глядя на нее счастливыми, блестящими от возбуждения глазами.

— Я видела косулю… Пробежала совсем рядом со мной. — Убедившись, что Костадин цел и невредим, она успокоилась и стала думать о том, чем он так доволен и счастлив.

— Выбежала пара. Я убил самца…

— Где?

— Там. — Он показал рукой совсем рядом.

Христина не сразу увидела убитую косулю. Она лежала тут же, на склоне, всего в нескольких шагах. Красивая ее головка с длинными заостренными рогами была откинута назад, и между сжатыми зубами торчал черный, закушенный язычок.

Вскоре появился и Янаки. Костадин вырезал палку, связал веревкой ноги убитой косули, просунул палку под веревку и, взяв собак на поводки, вместе с Янаки понес ее к кышле. Христине пришлось вести собак.

— Вот повезло нам, бай Коста! Какую косулечку уложили! И как быстро! Это барышня такая счастливая, — говорил Янаки, подымая палку повыше, чтобы косуля не съезжала ему на спину.

— Ты видела, куда их загнали собаки? Удивительно, как мы не разминулись! — с таким же радостным возбуждением отвечал Костадин, утирая ладонью потное лицо. — Арапка у нас просто мастер по косулям, да и Мурат тоже неплох, Янаки. А какой у него голос, а? Во время гона Арапка звенит, как колокольчик, а Мурат гудит, словно митрополит в церкви. Ты слышала? Ведь всю охоту ни на секунду не замолкали!

Христина никогда еще не видала Костадина таким разговорчивым, счастливым, с такими горящими восторгом глазами. Из-под старой соломенной шляпы выбивались кудрявые пряди, он шагал как в забытьи, не глядя под ноги и с треском ломая сучки и ветви. Взгляд, который он бросал на нее, оборачиваясь, чтобы посмотреть, не беспокоят ли ее собаки, словно спрашивал: «Неужели ты не радуешься? Или не понимаешь моей радости, не одобряешь ее?»

Христина отвечала ему ласковой улыбкой, стараясь показать, что она все понимает. Она шла так близко от него, что чувствовала запах пороха от ружья, которое висело у него на плече.

Солнце весело сияло, и его слепящий шар проглядывал сквозь густую вязь листвы. Убитая косуля покачивалась на палке, белое зеркальце было испачкано кровью, шерсть на спине отсвечивала бронзой. Успокоившиеся гончие, опустив головы и высунув языки, с достоинством помахивали хвостами, словно понимали всю важность проделанной ими работы. Ложбина, по которой они прошли утром, сейчас уже не казалась такой мрачной. Возвращение было легким, и вообще все было прекрасно.

Христина удивилась, когда Костадин, взглянув на часы, сказал, что уже полдень. Ей просто не верилось, что время пробежало так быстро. Но как только они вышли на поляну перед загоном и Христина увидела остановившееся в зените солнце, магия гор исчезла и Христина смогла сориентироваться. Все, что утром выглядело таким необыкновенным, приняло приветливый и спокойно-знакомый вид. Кышла оказалась не такой уж безобразной, пристройка чистенькой и недавно побеленной, а сам Московец — очень милым и забавным стариком.

Костадин и Янаки освежевали косулю и повесили под навесом на громадный крюк, чтобы стекла кровь; зажарили печень и накрыли к обеду простой деревянный стол. Печень оказалась необычайно вкусной и ароматной, но и зажаренный стариком поросенок был чудесен.

— Ты не привыкла так много ходить, отдохни, — сказал Костадин, когда обед кончился.

Он пошел к коляске, взял с сиденья шерстяную подстилку и расстелил на траве возле загона. Подложил под нее сена, заставил Христину лечь и укрыл ее курткой.

Христина прислушивалась к разговору мужчин, смотрела в легкое, ясное небо над могучей громадой Балкан, рассматривала убитую косулю, до самой земли свесившую длинные ноги, лошадей, мерно похрустывающих на поляне сочной травой, собак, грызущих кости. Покой и счастье переполняли сердце Христины. Мощь и естественность всего окружающего сливались в ее сознании с Костадин ом, и Христине казалось, что именно здесь он на своем месте. Его грубоватый мужественный голос заглушал голоса собеседников. Раскрасневшийся, в расстегнутой на груди рубашке, Костадин сидел между Московцем и Янаки и подшучивал над выпившим стариком.

— Почему не спишь? — сказал он, подходя к Христине, и присел возле нее.

Вместо ответа она подняла на него преданные, полные любви глаза. Его взгляд скользнул по оставшимся неукрытыми красивым ногам Христины. Костадин смутился и отвел глаза.

— Мы еще не муж и жена, — сказал он и опустил голову. — Пока так… Ты понимаешь.

— Понимаю, — улыбнулась она и, не смущаясь, продолжала все так же смотреть на него, стараясь поймать его взгляд. Сознание власти, которую она имеет над ним как женщина, то, как он покраснел, увидев ее ноги, и только сейчас ставшее понятным его намерение до свадьбы держаться не слишком близко — все это наполнило Христину радостью и уверенностью в себе. «Какой он милый», — подумала она, испытывая все большее удовольствие от его близости.

Наступило неловкое молчание, и Костадин поспешил заговорить о другом.

— Знаешь, я сегодня весь день думаю о нашей родне по отцовской линии,[96] — сказал он, закусывая травинку. — Как-нибудь я отвезу тебя в отцову деревню, посмотришь, какой дом был у нашего деда. С двумя верандами, с балконами, с большущей стрехой… И все из дуба. А стропила просто на удивление. Прадед моего отца первым поселился в этих местах. Говорят, бежал из-под Тырнова… Отец рассказывал, будто он и людей убивал… Представь себе только, что тогда было в наших горах, лет двести назад, а может, и больше. А он, переселенец, бог знает зачем пришел сюда. Беда, видно гнала его. И нужда, конечно, тоже. Построил в лесу дом, народил детей, корчевал деревья, чтобы расчистить пашню. И ведь не купишь ничего нигде? В те времена простой таганок и то был редкостью. Город? Нашего еще ие было — несколько овчарен, и все, а Тырново — за тридевять земель… Так он встанет пораньше, до рассвета, снимет с гвоздя свою кремневку, зарядит ее, потрет кремень ногтем, чтоб побольше искр сыпалось, и айда на укромные тропки вдоль большой дороги. Кто пройдет — ограбит. Прабабка моя окровавленные рубахи стирала да проклинала свою долю… Стойко его звали.

Костадин рассказывал немного бессвязно, волнуясь, и Христина уловила в его голосе скорбно звучащие нотки гордости и любви к своему роду. Слова его падали тяжело и среди окружающего величия звучали мрачно. В эту минуту Христине открылась еще одна сторона его души, печальная и чарующая одновременно. «И поделиться-то ему всем этим не с кем. Он так одинок», — подумала она, удивленная богатством его внутреннего мира, скрытым под внешней грубоватостью. Речи Костадина всегда будили в ее душе что-то знакомое. Христина гораздо больше читала, но ее знания нельзя было сравнить со знаниями Костадина, почерпнутыми им прямо из жизни и близкими к народным понятиям.

Костадин взглянул на часы и встал. Янаки запряг лошадей и уложил тушу косули в повозку; расплатившись и попрощавшись с Московцем, они направились к селу Равни-Рыт, где Костадин должен был встретиться со своими испольщиками. Это было то самое село в долине реки Веселины, куда Костадин ездил летом. До села было часа два езды, но из-за плохой дороги, несмотря на усердие, с каким Янаки погонял коней, они прибыли туда лишь к вечеру.

В корчме на деревенской площади горела лампа, оттуда несся громкий шум, а над дверью было укреплено оранжевое знамя.

Направлявшийся к корчме молодой парень в наброшенной на плечи салтамарке враждебно оглядел путников. На вопрос Костадина, что происходит в селе и почему в корчме так много народу, парень довольно грубо бросил, что это их, крестьянское, дело, и повернулся к нему спиной.

— У земледельцев собрание, бай Коста. Ведь на этих днях блокари созывают своих в Тырнове, — заметил Янаки.

Костадин нахмурился. Неприятное воспоминание о летней встрече с невесткой бай Кынчо, намекнувшей ему, что они больше не хотят обрабатывать землю Джупуновых, еще жило в его памяти. Собственно, Костадин и приехал-то только из-за того, что надеялся договориться с самим стариком, но шум в корчме и нескрываемая враждебность незнакомого парня его обескуражили. Время для посещения испольщиков было выбрано явно неудачна Поглощенный своими заботами, Костадин совсем забыл о ходивших по городу слухах про подготавливаемый блоком съезд. Однако он все же приказал Янаки ехать к дому бай Кынчо, решив, что его старший сын Йордан, к мет и убежденный земледелец, непременно должен быть сейчас в корчме. Йордана Костадин недолюбливал и побаивался и рассчитывал, что без него будет легче уломать старика продлить срок аренды. Но прежде чем коляска поравнялась с домом, калитка в воротах отворилась и появился Йордан в черной соломенной шляпе и синей домотканой рубашке. Узнав Костадина, крестьянин усмехнулся, видимо, скорее от неожиданности, чем из любезности.