Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

Как немцев, война нас напрямую не затрагивала, но приходилось преодолевать много трудностей, в первую очередь сильно осложнилась и без того плохая ситуация с транспортом, так что купленные товары доставлялись с большими сложностями, на фабрики с трудом привозилось топливо и другое сырье. И хотя война шла далеко от Москвы, экономика страдала.

Одно обстоятельство военного времени нам помогало: из‐за нехватки товаров должники, разбросанные по огромной стране, оплачивали старые счета, чтобы им поставили новые товары. Особенно посчастливилось обществу «Караван», которое благодаря этому получило платежи, которые ему иначе пришлось бы списать.

Война длилась недолго, но последствия проигранной войны были очень скверными. Разразилась первая революция, которую мы вплотную прочувствовали в Москве. Даже в конторе все были вооружены прекрасными браунингами, их выдавали всем надежным сотрудникам, чтобы обеспечить защиту от возможных нападений восставших. В наихудшее время, примерно в течение четырех недель, мы почти не могли покидать нашу квартиру, потому что на улицах Москвы бушевала настоящая битва между петербургскими гвардейскими полками581 и восставшими. Мы жили тогда в Спасоглинищевском переулке в одном дворе с семьей Леона Шписа. Вечерами нам приходилось прогуливать во дворе наших лошадей, потому что они неделями не выходили на улицу. Кроме того, по вечерам мы чаще всего играли с Леоном Шписом и моей женой в скат582, она тогда научилась этой игре, но и по сей день ее толком не поняла.

После подавления восстания вновь началась привычная жизнь, но она не могла протекать так же спокойно, как прежде. Ведь волны революции были сбиты энергичными действиями армии, но она еще не закончилась, а переродилась во всяческие волнения, прежде всего часто повторявшиеся стачки.

Так, бастовали коммунальные рабочие, и мы сидели без воды, без освещения, затем бастовала почта, потом опять железная дорога и другие службы. На фабриках также прошел целый ряд забастовок, которые порой проводились в очень неприятной форме. Сахарный завод это не миновало, и бывали дни, когда мне приходилось под охраной полицейских вести переговоры с рабочими, что приносило успокоение лишь на короткое время, пока не находилась новая причина для забастовки. Самой неприятной в этот период была длительная забастовка почты. Но, подобно всему остальному, связи в забастовочных движениях были налажены слабо, и потому, пока почта бастовала, железные дороги работали. Товары отправлялись, и, чтобы их надлежащим образом реализовать, мы организовали регулярные поездки из нашей конторы по всей России. Надежные люди ехали на фабрики, принимали товары – в моем случае в первую очередь вагоны с сахаром, получали товарно-транспортную накладную и везли ее в Москву. Тут на товар выписывали счет-фактуру, и тогда другие служащие уезжали с этим документом, чтобы вручить его клиенту для оплаты суммы по счету.

Таким способом мы объездили все российские железные дороги, так что нам удалось справиться с ударом, который должна была нанести экономике забастовка почты. Лично мне в это время выпала поездка в Киев, где тамошние банки и деловые партнеры попросили меня взять в Москву важные для них документы. Я понятия не имел, какие последствия будет иметь мое согласие. В гостинице громоздилась гора пакетов, и я подсчитал, что мне нужно перевезти ценных бумаг на несколько миллионов. Это было не очень приятно, особенно поскольку в Киеве уже курсировали слухи, что и железная дорога скоро встанет, так что обратная поездка была под угрозой.

Я договорился с одним московским маклером по сахару, который тоже был в Киеве, что мы поедем вместе, и как можно скорее отправился в путь. У нас было купе в международном спальном вагоне, мы разложили все документы под двумя матрацами и улеглись на них. Мы все время лежали, и проделанный путь был очень неприятным, поскольку ко всему прочему все станции были не освещены и местами не работали сигнальные устройства. Но, к счастью, я доставил все по адресам и был рад, когда эта неприятная миссия наконец была выполнена.

В день приезда я сидел на своем месте в конторе, когда ко мне пришел незнакомый мужчина. Это был представитель спиртового завода в Липецке, который я тоже возглавлял. Он передал мне бумагу, подписанную работниками этого предприятия. В ней служащие, в основном поляки, требовали скорейшего отстранения тамошнего директора. Он с виду был очень несчастным господином. Скрюченный балтийский немец, правда, очень энергичный, порядочный и очень преданный, звали его Рудольф. Мое положение, естественно, было очень неприятным. Почта и телеграф не работали, и не оставалось ничего другого, как снова сесть в поезд и ехать в Липецк, дорога в который занимала сутки. Жена, конечно, была недовольна, но если надо – то надо. Я прибыл на завод, для всех неожиданно, в воскресенье во второй половине дня. Господин Рудольф уехал в город, и я ждал его возвращения в его квартире. Когда он вернулся, я показал ему бумагу и попросил разрешения одному провести переговоры со служащими. Я пошел на завод, был уже вечер. Царившее там настроение было весьма неприятным. Я потребовал, чтобы появился винокур, тоже поляк. Ему я сказал, что пришел, чтобы поговорить с ним. Он отказывался говорить со мной один и требовал, чтобы сейчас же позвали всех служащих. Он сказал мне: «Не один за всех, а все за одного». Я отклонил его предложение говорить со всеми, и мы сошлись на том, что присутствовать будут 5–6 старых служащих. Разговор происходил в лаборатории. Все их ультиматумы, а главное, их обоснования были настолько притянуты за уши, что мне после многочасового собеседования удалось убедить их в том, что такие требования во время производственного цикла, который в первую очередь зависит от директора, не могут выдвигаться со стороны служащих. После завершения производственного цикла мы могли бы продолжить обсуждение этой темы. До конца цикла был заключен своего рода гражданский мир, за который все поручились. А уж после окончания цикла мы выставили за дверь всех зачинщиков.

В моей личной жизни тоже было о чем серьезно беспокоиться. Жена ждала ребенка. Это должен был быть третий, но из‐за пережитых волнений и беспокойств случился выкидыш, что нам обоим, конечно, причинило невероятную боль. Но у нас уже было два ребенка – первенец Мориц и второй сын Фриц583.

Когда я сейчас думаю о пережитом, то признаю, что именно в то время, собственно, и была допущена первая крупная ошибка. Только что пережитая революция должна была обратить наше внимание на ненормальные деловые и жизненные обстоятельства в России. Немного поразмыслив, следовало бы