Василий Храбрый - Сычев К. В.

Княжеское внимание приносило свои плоды. Город Брянск неуклонно рос и процветал. Развивались ремесла, товары местных умельцев находили своих покупателей и в городе и за его пределами.

Особено заботился князь об укреплении города. Помимо расширения городской крепости – детинца – князь построил в нескольких верстах от города порубежную брянскую крепость, куда отправил более двухсот человек под началом молодого, восемнадцатилетнего сына бывшей любовницы покойного князя Романа Домены – Бориса Романовича. Другого побочного сына князя Романа – двадцатилетнего Михаила – князь Василий назначил старшим дружинником, отвечавшим за порядок в двух небольших крепостцах-засеках, располагавшихся, одна – Подольская – к северу от Петровской горы, другая – Суздальская – неподалеку от Черного моста.

Красавица Домена недавно справила сразу две свадьбы, поженив обоих сыновей, и проживала в прежнем охотничьем тереме князя Романа, оставшимся за ней после смерти возлюбленного, вместе с семьей старшего сына. Младший ее сын уехал с молодой женой в свою порубежную крепость и иногда, как правило, по праздникам, наведывался в гости к матери и старшему брату.

Князь Василий постепенно произвел определенные перемены в управлении городом, сменяя прежних престарелых начальников или их детей, заменяя брянскую знать на приехавших к нему из Смоленска преданных людей. Лишь огнищанин, управлявший княжеским хозяйством, остался у него местный – сын престарелого Милко Ермиловича, Микула, который полностью справлялся с отводимой ему ролью и вполне устраивал Василия Брянского.

Немало принял за последние годы князь Василий и дружинников от своего дядьки Святослава, назначая их на ключевые посты по охране городской крепости и даже собственного княжеского терема.

Несмотря на то, что брянцы любили своего князя и ничем не вызывали его недовольства, князь Василий все же больше доверял своим смоленским людям, а к совету черниговского епископа Арсения, проживавшего в Брянске, не принимать на службу подозрительных людей князя Святослава Можайского, отнесся с насмешкой. – Я не сомневаюсь в силе и честности этих воинов, святой отец, – сказал он, улыбаясь. – Зачем отказываться от таких сильных и послушных молодцев? С ними даже спокойней на душе!

Завершив к концу года все дела по укреплению города, князь теперь объезжал окрестности, давая направо и налево распоряжения своим людям. Брянцы знали, что их князь любил чистоту и порядок и старались тщательно убирать прилегавшие к их домам и постройкам улочки города.

По княжескому указу за каждым домовладельцем закреплялась определенная городская земля и, в случае обнаружения на ней мусора, виновный мог быть наказан денежной пеней. Но за все время правления князя Василия к подобной мере прибегать не пришлось: зная, что князь сам часто объезжает город, брянцы старались не опозориться и тщательно соблюдали княжеский указ.

В этот сухой декабрьский день князь Василий объезжал сначала Затинную слободу, располагавшуюся между городской крепостью и Десной, затем поднялся вверх на Авиловскую горку, проехал немного и, наконец, решил повернуть в сторону Комаревской горы. – Я хочу проведать своего престарелого купца, Лепко Ильича, – пояснил он сопровождавшим его конным дружинникам, в числе двух десятков.

– Это нужное дело, княже, – кивнул головой ехавший рядом на откормленном сером жеребце воевода Извек Мурашевич. – Славный купец стар и болен…Поехали же к его новому терему, что стоит у ручья Белый Колодезь.

– Вон куда забрался наш старый купец! – проворчал князь Василий. – Тогда поспешим! Он был верным слугой еще моего деда!

В это время купец Лепко Ильич лежал в своей опочивальне на широкой кровати, окруженный сыновьями и внуками. В изголовье на небольшой скамейке сидела его жена – еще не старая, красивая женщина – и с любовью вглядывалась в дорогое лицо.

– Пора мне, моя милая Аленушка, уходить к нашему Господу, – пробормотал престарелый купец, – но я все смотрю на тебя и радуюсь: это такое счастье, что я встретил тебя в Орде, и ты стала моей супругой! А еще говорили, что не будет мне счастья с такой молодой! Но люди не знают, что говорят. Ты, моя лебедушка, стала украшением моей старости, моим сокровищем! Я смотрю на тебя и твое прекрасное лицо и радуюсь, что даже на смертном одре я любуюсь твоей прелестью!

– Не надо так говорить! – промолвила, глотая слезы, купчиха. – Только Господь знает о нашей жизни и смерти. Негоже тебе, моему любимому супругу, спешить в неведомый мир! Разве не так, верный Радобуд?

– Так, матушка, – тихо ответил согбенный годами старец, сидевший рядом с ней на той же скамье. – Не надо спешить к Господу: еще не время…

– Тогда подойди ко мне мой единственный сын, Стойко! – приказал, собрав последние силы, умиравший.

Седовласый Стойко вышел из общей толпы родственников, обошел отцовскую постель с другой стороны, и приблизился к изголовью.

– Слушай меня, сынок, – сказал, улыбнувшись, седой, как лунь, старик. – Я хочу сказать тебе прощальные слова…

– Батюшка…, – пробормотал Стойко, но старый купец поднял в знак молчания руку.

– Ты уже не молод, сынок, – продолжил он, – и набрался достаточно житейской мудрости. Может, извлечешь из моих слов хоть какую-то пользу… – И он подробно рассказал о том, какими богатствами, постройками и землями, обладал. Перечислил всех своих наследников, в первую очередь детей своего единственного сына, и назвал все то, что он им оставляет. – Не обижай мою супругу Аленушку, – подвел он итог деловым рассуждениям, – которая была хорошей хозяйкой в моем тереме…Пусть ею остается! Хоть и была она тебе мачехой, но ничем тебя не обидела…А для меня она была душевной радостью! Обещаешь, сынок?

– Обещаю, батюшка, – склонил голову Стойко. – Все будет по твоей воле.

– Не жалей серебра и пожитков простолюдинам и Божьим странникам на поминки по моей душе, – добавил Лепко Ильич. – Не забудь и нашу святую церковь!

– Я все сделаю, батюшка.

– Ну, тогда хорошо, сынок, – пробормотал, уставая, старик. – Однако же, – он вновь открыл глаза и пристально вгляделся в лицо сына, – скажу еще несколько слов. Не забудь, сынок, о наших сарайских друзьях…Крепи с ними связи…

– Эй, Мирко! Славко! – крикнул Стойко Лепкович и махнул рукой. – Идите сюда! Батюшка говорит об Орде. Это вам нужно знать: вы теперь сами туда ездите!

Молодые купцы подскочили со своих скамей и встали рядом с отцом.

– Мой сын и внуки, – тихо сказал Лепко Ильич. – Я завещаю вам жить в любви и дружбе с татарами! Как я узнал за свою долгую жизнь, и как завещал мне мой мудрый батюшка, дружба с татарами – дороже драгоценных камней! Я не знаю, да и наверное, никто не знает, что есть еще один такой славный и щедрый народ…Может, вы скажете, что татары-де злы на русские земли, много раз их грабили и жгли…Но так ведут себя все народы, которые идут на чужие земли беспощадной войной! Так устроил наш Господь, чтобы одни нападали, а другие защищались…Но татары не беспокоят те земли, где правит хороший и праведный князь…Они ни разу не потревожили наш Брянск…Кроме того, их люди – очень верные друзья! Татарин никогда не предаст своего кунака ни в жаркой битве, ни в трудной жизни! Татарин не бросит своего товарища на поле битвы, не изменит ему из-за корысти! Настоящий татарин верен слову и бесхитростен душой! Вспомните хотя бы старого Болху и его доброго сына Угэчи…Их уже нет…Но они любили меня и моего батюшку и не кичились своим высоким положением! Они всю жизнь благодарны за добрые дела! Когда-то мой батюшка, в тяжелые времена царя Бату, спас жизнь его советнику Болху, так он до самой смерти, всем своим праведным сердцем, помнил эту доброту! А как был добр и ласков с нами его сын Угэчи! Берегите же эту дружбу, мои родные! Дружите и с внуком Болху, славным Субуди!