Много снов назад (СИ) - "Paper Doll"

Это заставляло его чувствовать себя глупо. Чем сильнее Дуглас хотел избавиться от мыслей о ней, тем только больше думал. Безо всяких явственных изменений его жизнь превращалась в безумие, с которым в одиночку едва ли можно было справиться, да к тому же он даже не подозревал как.

Чувства подобного рода Дуглас испытывал впервые, поскольку доселе ощущения были отличительно иными по отношению к тем женщинам и девушкам, с которыми приходилось иметь дело. Теперь в силу прожитого опыта и попытки разобраться в себе, он видел всё совершенно в другом свете, не находя любви в том, что привык ею называть.

К примеру, тридцатидвухлетний Дуглас вполне осознанно понимал, что пятнадцатилетнего Дугласа так сильно влекло к старшей за него Бриттани Андерсон, только потому, что та была окутана шлейфом чего-то запредельно недосягаемого, во что она, в конце концов, его посвятила. Она была первой, а потому осталась особенной. Он и облик её почти забыл, привычки, что с такой тщательностью запоминал, как и всё связанное с ней, кроме самого имени. Девятнадцатилетний Дуглас настойчиво добивался сердца Эллисон Батлер исключительно ради забавы. Милая, но категоричная. Ему нравилось её удивлять, потому что от этого она обожала его сильнее. По большей части, в их отношениях эгоизм отыгрывал более важную роль, нежели искреннее чувство. В конце концов, двадцатитрехлетний Дуглас был с Николь из удобства. Им было приятно вместе, даже довольно-таки хорошо, пока Николь первой не познала чувства, что противоречило их идиллии и было более настоящим, чем созданный красивой выдумкой уют, в котором не было и капли живого тепла. Они были милой семейной парой с портрета в рамке, напоминающей о чем-то хорошем, но, в сущности, холодном и пустом.

Он был привязан к Рози сильнее, чем к кому-либо. Без особых усилий, оставаясь исключительно самой собой, она влекла его к себе физически и ментально. Её будто кто выжег клеймом на сердце, и избавиться от шрама не представлялось возможности, впрочем как и просто не обращать на него внимание. Её имя было горячкой, вскипающей мозг, облик — ядом, отравляющим кровь, голос, глаза, мягкие губы — искушением, бросающие душу в пропасть самобичевания.

Её обвинение в причастности Дугласа к кругу людей, которых она всей душой искренне презирала и ненавидела, коробило его сильнее, чем должно было. Мужчина всё больше уходил в себя, утопал среди холодных волн её обличительных слов, находя в них отчасти правду. Он не был подобен им, но выбрал их сторону. Большая часть его сомнений строилась на основании того, что именно эти люди станут его осуждать, измучивать, отталкивать, когда теперь привилегия совершать подобное была на его стороне. Дугласу нравилось смотреть на них с высоты отрицания их принципов жизни, полных пустой бессмыслицы. Он и в своей жизни не находил много смысла, но хотя бы не притворствовал в этом, по крайней мере, пытался это делать. Прежде от угнетающей действительности спасала работа, в которую Дуглас погружался с головой, не замечая мира вокруг. Теперь же он оказался с ним лицом к лицу, но отвернуться не мог, как бы сильно того не хотелось.

Рози была его единственным утешением. Она отвлекала от всего пустого и неважного, придавая его существованию, если не смысла, то хотя бы больше радости. Забирала девушка не меньше — терпение, спокойствие, все до единой мысли и сон. Рози очаровала его, как будто нарочно, крепко привязала к себе с неким намерением и теперь мучила, сводила с ума. Возвращение из Вашингтона оказалось более болезненным, чем Дуглас мог предположить.

Он долго томился, изнывал, не находил себе места, хоть Рози нарочно или же случайно более не попадалась ему на глаза. Дуглас стал нарочно проходить мимо «Ужина с Барни» в то время, когда у неё была привычка ужинать, но не наблюдал её на прежнем месте. Со столика была снята бронь и зачастую за ним сидели другие люди. Несколько раз он даже заходил, заказывал кофе, персиковый пирог и будто нарочно выжидал её, но за всё время она так и не появилась. Выглядывал в окно, утром и вечером, как по расписанию. Нервно курил, неотрывно смотря вниз, но Рози не проходила мимо. Дуглас лишь видел её призрак и разочаровывался всякий раз, когда это оказывался кто-угодно, но не она. Безумие довело его и до того, что он стал прислушиваться, не хлопнет ли соседняя дверь, чтобы дать условный сигнал, что Рози оставалась на месте, рядом, но и этого не происходило.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Её внезапное исчезновение стало вдруг невыносимым. Терпеть молчаливую обиду девушки было куда легче, когда была возможность хотя бы видеть её воочию. Вместо этого Рози пропала, будто никогда настоящей и не была. Красивая выдумка, которой Дуглас так самозабвенно предался. Нашел её там, где не было на почве последних потрясений в виде развода, увольнения и переезда. Ему нужно было что-то, чтобы отвлечься, и он придумал её, как альтернативу действительности, а теперь ещё и сходил с ума из-за того, что было не настоящим вовсе.

В конце концов, Дуглас не мог не признаться самому себе, что это была крайность. Он совершенно запутался, а потому не нашел занятия лучше, чем в один из последних зимних вечеров зайти в один из баров, работающих допоздна. Дуглас решительно не был намерен уходить в сопровождении кого-либо, чтобы затем наутро проснуться либо с чужим лицом в собственной квартире, либо в чужом доме брошенным безликой незнакомкой. Напиваться до забвения тоже не имело смысла. Ему нужно-то было всего лишь немного выпустить пар и привести мысли в порядок. Даже если бы попытка сделать это оказалась бы тщетной, по крайней мере, он хотя бы пытался.

Пропустив два стакана крепкого скотча, Дуглас обрел решимость. Если Рози была недействительной, он должен был всего лишь постучать в её дверь и узнать наверняка. Если она была той, кем была всё время, ему пора было разорвать цепь боязливого терпения и дать свободу тому, что заключил в клетке смиренной души с целью убить. Пока преуспевал он только в том, что чувства убивали его, чего больше не было сил терпеть.

Ещё один стакан скотча и три выкуренных по пути сигареты привели Дугласа, в конце концов, к двери Рози. Он увидел её, настоящую, как ничто другое в этом мире. Смотрела на него с застывшим в голубых глазах недоуменным вопросом, ответом на который был поцелуй.

Казалось, ничто прежде не дарило ему столько свободы, как этот единственный поцелуй. Он обхватил лицо Рози широкими ладонями, когда её руки мягко легли ему на плечи. Она осторожно отступала назад, уводя его внутрь квартиры, и Дуглас слепо следовал за ней, не разрывая поцелуя. Хлопнул громко дверью, сотрясая громкий отзвуком внутренние стены, разрушающиеся под натиском откровения, что его губы с силой отдавали ей. Все сомнения разом были уничтожены, а вместе с ними сомнения и неуверенность. Дуглас не хотел убеждать себя в неправильности совершенного действа, поскольку никогда ещё не чувствовал себя более правильно.

Они вместе упали на мягкий диван. Рози выпустила тихий смех ему в губы. Теплый воздух щекотал его лицо. Она ловко села на колени Дугласа, придвинувшись запредельно близко. Края халата открыли мягкие бедра, на которых мужчина уверенно разместил руки, влажные волосы упали на лицо мужчины. В Рози не была девственной скованности, будто она ждала его, предугадав, чем закончиться вечер. Её волнение выдавало отрывистое дыхание и неловкие движения, но Дуглас вовсе не внимал этому. В некоторой мере её неуклюжесть его ещё сильнее разжигала.

Рози отстранилась первой, странно улыбнулась, будто сумела опьянеть от тех нескольких капель, что смешивались с сигаретной горечью на кончике его языка, а затем опустила глаза вниз. Он перехватил её ладонь, что успела дернуть за пояс халата. Один его краешек уже без того скользнул вниз, оголив плечо, где не было и следа тонкой линии лямки бюстгальтера, врезающейся в кожу. Дугласу хватило одной доли секунды, чтобы рассудок отрезвил вопрос — действительно, ли он пришел именно за этом? Или же ему нужно было гораздо больше, чем физическая близость?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})