Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Ну и что? — сделал удивленный вид Цанка; в свете огня зверем блеснули зрачки его глаз.

— Сказал, чтобы я за порядком смотрел и за тобой тоже. — Что он хочет?

— Не знаю. Просто никогда он дверью не интересовался. Что-то мерещится ему.

— Выпил он? — перебил его Цанка.

— Как обычно.

— А петух его где?

— Он его прогнал, но сейчас, я видел, тот снова лез к нему.

Наступило молчание.

— Ты иди к себе, спи спокойно, — сказал Арачаев, подбрасывая поленья в огонь, — я тоже спать пойду.

Мироныч встал, сухо треснули его кости в голенищах, он пошел к двери, вместе с ним по стене двинулась страшная сгорбленная тень на всю стену. В дверях он остановился, повернул голову.

— Арачаев, будь осторожен. Все-таки ты еще не окреп.

— Спокойной ночи, доктор! — насилу смеясь сказал Цанка и подумал — к чему это клонит фельдшер.

Медленно ползла ночь. Цанка лежал с открытыми глазами, напрягая свой слух. Кто-то сильно храпел за стенкой. В окно, от останавливаясь, то вновь начиная, стучался ранний дождь. Наконец он услышал медленное шаркание шагов, стыдливый скрип соседней двери.

"Фоменко" — подумал Цанка.

После этого он пролежит еще минут двадцать, читая про себя разные молитвы. Последний раз попросил у Бога помощи и прощения, взял в правую руку самодельный большой тесак, в левую — обувь и двинулся на цыпочках к выходу. Все двери в санчасти нещадно скрипели, и только двери палаты Цанка, бельевой и входная молчали, ублаженные частым вниманием завхоза. У кабинета начмеда он остановился, долго прислушивался, напротив кабинет дежурного фельдшера. Все двери закрыты, кругом тишина.

Обогнув угол, Цанка оказался в темной прихожей. Здесь даже днем было всегда темно и холодно. Сейчас он на ощупь двигался вдоль стены, локтем чувствуя ледяную слизь. Подойдя к двери, медленно наклонился, чтобы освободить руку от обуви, выпрямляясь, полез в брючный карман. "Какой завхоз без дубликата ключей" — вспомнил он шутку Бушмана, и в это время учуял острый запах спиртного перегара и табака.

К его страху мгновенно прибавились гнев и ярость: он резко повернулся, слепо водя перед собой левой рукой; оперся спиной к входной двери в надежде открыть ее, глаза его беспомощно рыскали что-нибудь в кошмарной темноте, он уже готов был кричать от страха и ужаса, как вдруг увидел, что черный силуэт отделился от стены и двинулся к нему. Все тело Цанка бесконтрольно дрожало, ноги подкашивались, руки обвисли, еще мгновение и он бы упал, однако в это время он услышал пьяный голос начмеда:

— Ну что, козел, — бежать собрался?

Что-то металлическое резко щелкнуло в темноте. Семичастный вплотную подошел к Арачаеву и приставил к груди твердый холодный ствол.

— Давно я ждал этого! Ведь я психолог! — дышал он спиртом в лица Арачаева. — Сейчас тебя пристрелю, а потом твоего дружка Бушмана. Скоты, кровопийцы, жиденыши недобитые.

Он с бешеной силой вдавил пистолет в тело обомлевшего заключенного. Раздался щелчок, потом еще, рука начмеда дернулась назад, и в это время Цанка машинально снизу вверх наотмашь махнул правой рукой своим тесаком. Наступила короткая пауза, на земляной пол глухо упал пистолет, и тяжелое тело начмеда повалилось на руки Арачаева.

Дальше все было как во сне. Цанка не помнил, как открыл своим ключом дверь, как, не таясь, под проливным дождем бежал к Бушману. Он очнулся только тогда, когда Андрей Моисеевич усадил его на нары и подал кружку холодной воды.

Задав несколько вопросов и получив односложные, невразумительные ответы, Бушман все понял.

— Ты все свои вещи оттуда взял? — спросил наконец он Арачаева.

Тот просто развел руками.

— Понятно. Тогда отступать некуда. Значит, бежим сейчас, — он задергался по комнате. — Первым делом берем мои тетради и карту.

Потом он побежал вниз, через несколько минут пришел, весь запыхавшись.

— Очнулся? — спросил он, вбегая.

— Да.

— Тогда быстро одевай сапоги… На вот, портянки одень вначале… Как бы что не забыть… Ты спирт достал?

— Нет.

— Ладно, давай быстрее… Сядем на дорожку… Ну, с Богом… Что ты там шепчешь? Что, молишься? Правильно. Теперь только на него надежда. Пошли.

На улице падал густой дождь. Они, хоронясь и прижимаясь к земле, обогнули столовую и застыли перед открытым полем, которое надо было пересечь.

— Дождь нам в помощь, — дышал в ухо Цанка физик. — Уже два дня, как генератор молчит, видно топливо кончилось. Значит напряжения нет… Главное это поле пройти незамеченными… Пойдем вместе, гуськом, а то потеряемся… Главное не шуметь, а так ничего все равно не видно… Пошли.

Утрамбованный дождем толстый слой снега предательски скрипел под ногами, идти было скользко, тяжело. Дошли до проволочного ограждения. Бушман достал кусачки и стал ими работать. Ползли, снова проволока, кусачки, и снова шли тихо, все время пригибаясь к земле, слыша шум дождя и удары разрывающегося сердца.

За проволочными ограждениями шагов через двадцать-двадцать пять уперлись в высоченный внешний забор. Шестиметровые стволы сосновых деревьев были вертикально установлены в каменистый грунт устья реки на полтора-два метра вглубь.

— Кто-то, несчастный, возводил этот забор, копал в камнях эти траншеи, — сказал приглушенно Бушман запыхавшимся голосом. — Кто его мог сделать? Ведь до нас здесь не было заключенных? — спросил Цанка, водя руками по капитальному строению, отделявшему их от воли.

— И до нас были, и после нас будут, — ответил грустно физик. — В этой стране власть всегда держалась на деспотизме и беспощадной эксплуатации… Если не заключенные, то солдаты, а может даже сами геологи… Пошли, по-моему нам надо влево. Не отставай.

Густой дождь падал крупными, как градинки, каплями, ватная зимняя одежда наполнялась влагой, давила на слабые плечи беглецов.

Вскоре вдоль забора показалась какая-то бесформенная куча. Не говоря ни слова, идущий впереди Бушман полез вверх. Цанка хотел последовать его примеру, но после первого прикосновения отлетел назад, как будто его резануло током, — он упал на задницу, беспрерывно стал что-то бормотать и на четвереньках отполз в сторону. Его стало тошнить, из горла вырывался протяжный хрип. Через минуту вернулся Андрей Моисеевич, он тряс его плечи, просил не шуметь, закрывал ладонью рот Цанка.

— Ты что это завопил, как баба, — злобно шипел физик, — что, в первый раз трупы видишь, или не знал о них? Благодари Бога, что мы с тобой здесь не лежим. Вставай. Вставай быстрее. Пошли.

Цанка не вставал. Приступ тошноты прошел, но он еще стоял на четвереньках, бессильно опустив голову.

— Пошли, пошли, Цанка, — умолял его Бушман. — В любую минуту начнется погоня, и тогда нас доведут до такого состояния, что будем мечтать быть здесь… Вставай. Будь мужчиной! Что это ты плачешь, как девка?

Последние слова обидели Цанка. Он молча встал, со злостью оттолкнул физика, подошел к куче и, сложив руки ладонями к лицу, стал читать какие-то ритуальные молитвы на чеченском языке.

— Давай быстрее, Цанка, — не унимался Андрей Моисеевич, — если ты собираешься все их грехи замаливать, то на это жизни не хватит.

Опустив руки, Цанка поправил рюкзак на спине и сделал решительный шаг к куче. Они, соперничая друг с другом, полезли вверх. Цанка, сожмурив глаза, полз вверх. Он чувствовал, как под его руками и ногами оказывались различные части окоченелых человеческих частей, а стекающий дождь был ядовито-липким, как кровь.

На одном дыхании, сжимая плотно губы, отворачивая друг от друга и от кучи лица, они взобрались на вершину пирамидообразной кучи. До вершины забора оставалось еще метра два. Здоровый человек мог бы спокойно подпрыгнуть и, отжавшись, взобраться на тупые края гниющих стволов. Однако этого здоровья у беглецов уже не было. Цанка сделал попытку — руки беспомощно скользнули по краям. Он неловко приземлился, одна нога попала в какую-то дыру, и по инерции он полетел навзничь, уткнувшись лицом в чьи-то короткие жесткие волосы. Матерясь на всех языках, он тяжело встал, как по высокой скирде соломы, шатаясь двинулся снова к забору.

— Стой, — дернул его Бушман, — так ничего не получится. Хватай этого.

Они как по команде дружно схватили одно тело, с трудом оторвали его и кинули к краю забора. Потом второе, третье. После долгих усилий получилось что-то вроде помоста, по которому они поочередно взобрались на забор. Внизу шириной в несколько метров белел снег, а дальше чернела кривая полоса ожившей реки.

— Прыгай вдоль забора — там снега больше, — сказал Бушман, скидывая вниз свой рюкзак и топорик.

Андрей Моисеевич хотел как-то поменять позу, чтобы повиснуть на заборе, сокращая путь падения, и смягчить приземление, однако из этого ничего не вышло и физик кубарем полетел вниз. Раздался глухой удар; фигура внизу застыла в молчании и в неподвижности.