Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Между прочим, очень даже хорошо, что мы с тобой в прошлом году не бежали, — нарушил молчание Бушман, не поворачивая головы в сторону Цанка, — тот маршрут и тот план были для нас губительны. Мы бы все равно не смогли бы его осуществить, и наши кости где-нибудь сейчас лежали в вечной мерзлоте… Это была утопия. Моя ошибка.

— А теперь что, другой у Вас план?

— Да. Кардинально другой, и главное тщательно проработанный и продуманный.

— Ну и в чем он заключается? — спросил, смотря на профиль физика, Арачаев.

— Прежде чем его изложить, мне надо знать, согласен ты или нет. Готов ли ты со мной бежать и разделить все, что встретим.

— Вы мне не верите? — с выдавленной усмешкой спросил Арачаев.

Наступила короткая пауза.

— Если бы не верил — сюда не позвал. Знаешь, Цанка, хочешь верь, хочешь не верь, но ты мне сейчас самый родной и близкий человек на всем свете. Я не только верю тебе, но и люблю тебя, — после этих слов он снова замолчал, и чуть погодя продолжил: — Кроме родителей, у меня никогда и никого не было. Я не знал, что такое брат или сестра, что такое родственники, и вот теперь я встретил тебя. Я не знаю, что произошло, но я привязался к тебе, я полюбил тебя, и ты мне очень близок. И самое главное, я тебе абсолютно верю. Даже больше, чем себе. Если ты не согласен со мной бежать, то это твой выбор, но я решил окончательно и бесповоротно. Или я убегу и как-нибудь постараюсь побороться за свою жизнь, или я здесь тихо и молча, как и тысячи остальных, погибну. И поверь мне — дело не в том, что я великий или даже гениальный, — это, конечно, абсурд, но моя теория — это действительно открытие, и я должен донести ее до народа, до науки. Разумеется, ее и без меня откроют, но неужели я не имею права быть достойным остаться в летописях учебников по физике… Я столько работал, я столько стремился к этому… Мне не нужны даже эти почет, уважение, признание, я хочу, чтобы как-то оценили мой труд, мой вклад… Да что я болтаю. Разве в этой глуши об этом кто-то может думать, кроме меня, дурака.

— Андрей Моисеевич, у меня есть две причины, которые сдерживают меня от принятия данного предложения.

— Ну и какие же это причины? — не выдержав, перебил физик. — Может быть только одна причина — трусость.

— Я не трус, — злобно сказал Цанка.

— Ну извини, извини. Нервы, нервы, нервы.

Бушман вскочил, снова завозился вокруг печи.

— Давай еще чайку, свеженького, — говорил он, дрожащими руками наполняя задымленный и весь помятый чайник.

— Извини, я тебя перебил, так что это за две причины.

Арачаев долго собирался с мыслями, наконец, тихо наклонив голову, сказал:

— Ну допустим, мы бежали и все завершилось успешно. У Вас для житья есть необъятные просторы, тысяча городов и сел. Вам все равно где жить, хоть в Америке. А мне-то идти больше некуда, как в свои горы. И буду я там вечный абрек. Пока чекисты где-нибудь не подстрелят.

— Мы с тобой будем впредь вместе — всегда вместе. Ты мне дорог и нужен, — перебил снова Бушман.

— Ну и что, будешь со мной жить в диких горах.

— Если надо, буду жить где угодно. Лишь бы не здесь, и даже здесь согласен — только свободным.

— Мало свободы у абрека, Андрей Моисеевич.

— Ну проживем еще год, два — а может десять. У Вас там ведь не колымские морозы. А умрем — хоть зароют в земле по-человечески.

— Вы не поверите, Андрей Моисеевич, только об этом молю Бога — чтобы умереть у себя дома и чтобы похоронили как у нас принято на родном кладбище. Пешком готов идти до своих гор и просто лечь там в могилу… Только об этом и думаю. Как я боюсь быть в той куче!..

— Так в чем же дело? У нас нет выбора. Ты согласен бежать со мной, а там, на воле, будь что будет, главное мы не сдаемся, как суки обреченные. Ну что — согласен ты или нет, — уже стал кричать захмелевший Бушман.

— Да, да, согласен, согласен, — вторил ему громко Цанка. — Все что угодно! Я ничего не боюсь. Ничего и никого! Хоть сейчас готов! Пошли!

— Тихо, тихо, не шуми, — шепотом говорил физик, усаживая обратно на нары возбужденного горца, — успокойся. Спешка здесь ни к чему. Во всем нужен твердый и трезвый расчет. И не кричи, пожалуйста, — голос у тебя как в рупоре… Ты лучше скажи мне вторую причину!

Арачаев стукнул себя по коленям, посмотрел прямо в лицо физика, стоящего перед ним.

— Андрей Моисеевич, к сожалению, нет сил. Нет здоровья. Я чувствую, как я слаб и бессилен. Даже к Вам на лестницу я еле взбираюсь.

— Да, Цанка, сил у нас действительно мало, но это тоже говорит в нашу пользу. Еще одну зиму мы не протянем. Это точно.

— А бежать ведь тоже силы нужны. А где их взять? Нас через полдня догонят и расстреляют.

— Не вешай нос, Цанка! Где твое мужество? Ты перенес сильную болезнь и еще не восстановился, у нас еще две-три недели в запасе — за это время ты окрепнешь. Я ведь вижу — как ты изо дня в день улучшаешься. Крепнешь на глазах. Смотри как голос прорезался. Значит легкие в порядке.

— Если бы Вы не помешали моей отправке в Магадан, все было бы иначе, — перебил злобно Арачаев.

— Ой, как затаил обиду? — съязвил Бушман. — Я делал все от чистого сердца. Ты, после такого воспаления, слабый, еще абсолютно не здоровый, хотел ехать дней шесть-семь, а то и все десять по двадцати-тридцатиградусному морозу в открытом грузовике, под открытым небом и всеми ветрами и непогодой. Кто бы Вас кормил, кто обогревал? Да ты ничего не знаешь! Просто Семичастный хотел от тебя избавиться, зная, что ты уже не работник на приисках… Не доехал бы ты до Магадана… А там кому, ты думаешь, нужен? Это уже туберкулез и плюс другие болезни, а в комплексе — конец и та же куча, а может еще хуже — крематорий, чтобы погреть твои длинные кости… Бестолочь. Бушман нервно зашагал по маленькой каморке, заложив за спину руки.

— Ты во мне сомневаешься? Я знаю, что не веришь? Думай, что хочешь, — сердился физик. — Одно знаю, что я от чистого сердца желал твоего выздоровления. Я часто боялся, что тебя потеряю… Поверь мне!

— Я знаю, сколько внимания Вы мне уделили, Андрей Моисеевич, я ведь помню — лекарства, такая пища, а мед. Кто здесь мед ест!? Спасибо Вам!

— Да ладно тебе, — коротко отрезал Бушман, — короче — делай, что хочешь, я свой выбор сделал.

Бушман сел на свою табуретку, отпил остывший чай.

— Я тоже сделал свой выбор. Я иду с Вами. А там будь что будет, — сказал твердым голосом Арачаев.

— Это твердо? — спросил физик, глядя на Цанка исподлобья поверх своих большущих очков.

— Да, — ответил Арачаев.

Они как по команде обе встали, сошлись и крепко пожали друг другу руки. Ничего не говорили, только смотрели в глаза, все сильнее сжимая кисти.

— Теперь мы вместе навсегда. Так это, Цанка? — спросил физик, глядя снизу вверх на Арачаева.

— Да.

— Тогда вперед. Целоваться не будем, а времени у нас мало. Ночи стали короткими, — Бушман подошел к столу. — Помоги мне. Давай быстрее.

Они убрали все со стола, и Андрей Моисеевич разложил на нем потрепанную и всю исписанную карту.

— Эту карту я своровал у одного геолога в поселке Озерный прошлым летом.

Бушман сделал выше огонь в керосиновой лампе, снова набросал несколько поленьев в печь. Стало светло. Оба возбужденные, часто дыша, склонились над пропахшей разными запахами разноцветной бумагой.

— Вот Магадан. Здесь мы встретились. Ты только подумай — уже почти два года прошло! Как летит время прошедшее, и как тягостно настоящее и будущее, — физик водил карандашом по карте. — Вот так нас везли от Магадана до Сусуман. От Сусумана пешком повели по тракту вдоль речи Аян-Орях, затем повернули на юго-запад по реке Бячела, здесь мы ночью дрались. Помнишь? Затем шли по реке Левая Бячела, примерно в этом месте мы с тобой спали в шкуре лошади. Вспомнил?

— Как будто вчера это было, — как бы про себя прошептал Цанка.

— Где-то здесь мы перешли Халханский хребет и вышли к месту, где сейчас находимся. Наша речка называется Правый Кентремкан.

— Как называется?

— Правый Кентремкан. В прошлом году мы с тобой хотели бежать до Берингова пролива. Это была гибель. Дотуда — две-две с половиной тысячи километров. Даже хорошо оснащенная экспедиция не смогла бы этот маршрут совершить. Нас просто Бог миловал.

— Да-а, — сказал протяжно Цанка, саженью руки пытаясь измерить расстояние.

— От нашего места самый близкий путь до Магадана. Это по прямой — километров четыреста пятьдесят, а со всеми поворотами и другими препятствиями километров пятьсот-шестьсот. Но мы туда не пойдем, там кругом в лесах на летний период ставят солдатские заставы — все под охраной. Я в прошлом году видел, как они ловили беглецов. В ту сторону идти — это бессмысленно. Да и весь Магадан напичкан чекистами и стукачами. Там нам делать нечего. Хотя только в том направлении нас и будут искать… Как говорил сука Ленин — мы пойдем другим путем.