Изменник - Хелен Данмор

когда однажды рано утром он постучал в дверь с известием, что ее отец ранен. Она боялась стука в дверь даже тогда. В этой комнате она спала, обняв Колю, рядом с Андреем, накрывшись всеми пальто и одеялами в доме, в то время как окна покрывались изнутри инеем, а метроном, звуки которого передавали по радио, все стучал и стучал, отсчитывая медленно тянущиеся часы блокады. Здесь она подогревала молоко, чтобы в первый раз покормить дома новорожденного Колю, и руки у нее тряслись, потому что она все еще была потрясена смертью матери. За дверью, в Колиной комнате, умер отец. А в этой кровати был зачат ее ребенок.

Но комната молчит. И впервые за все время Анна понимает, насколько стара эта комната. Она была здесь задолго до ее рождения, до того, как в нее переехали жить Левины, и она по-прежнему будет здесь, спустя много лет после ее смерти. Анна лишь часть жизни этой квартиры, а не вся ее жизнь. И, по правде говоря, наверное, очень небольшая часть. Если завтра в нее въедут Малевичи — а они всегда кидали вожделенные взгляды в ее сторону, — она точно так же примет их.

«И город наш тоже такой, — думает Анна. — Мы его любим, а он нас — нет. Мы как дети, которые цепляются за пышные юбки красивой и вечно занятой матери.

А теперь мне пора идти».

21

Больше недели прошло с тех пор, как Андрей выпал с конвейера. Его пока не вызывают на допросы. Каждое утро его выводят из камеры в сопровождении двоих охранников. Это называется «санитарная повинность»: он должен опорожнить вонючую парашу, воспользоваться туалетом и умыться. Охранники держатся поблизости. Даже в туалете на двери есть глазок. Он ни разу не видел другого заключенного, но на второе утро, когда взял в руки обмылок с раковины, увидел, что на нем что-то нацарапано. Быстро, прикрывая его ладонью, он прочел надпись — «ПВН» — и тут же стер ее большим пальцем. Примерно секунду он не мог сообразить, что она значит, а потом понял, что это были инициалы. Другой заключенный пытается сообщить, кто он.

— Пошевеливайся!

В тот день ему не хватило времени. Охранники уже торопились отвести его обратно в камеру.

— Руки за спину! Пошел!

На другой день тоже не повезло, но на следующее утро ему удалось взять мыло, быстро нацарапать на нем свои инициалы — «АМА» — и положить обратно надписью вниз. Вряд ли кто-то из заключенных узнает его по инициалам. В Ленинграде еще был небольшой шанс, что тот, кого арестовали позже, мог знать о его аресте, но не здесь — не на Лубянке. Однако оставить свои инициалы все равно было важно. Ты не видишь других заключенных, и на тебя одного всегда приходится несколько охранников. Если бы его сначала не поместили в общую камеру, он бы и не знал о существовании этих людей. Лубянка давит на него всем весом. Она может уничтожить его в любой момент.

Если он умрет здесь, он умрет в одиночестве. Последними лицами, которые он увидит перед смертью, будут лица охранников. На воле он никогда бы не поверил, что инициалы, нацарапанные на куске мыла, могут быть настолько драгоценны. Здесь, когда знаешь, что другой человек идет на риск, пытаясь установить контакт, получаешь хоть какую-то надежду.

Следующий час он провел как на иголках. Если охрана обнаружит инициалы, его бросят в карцер или изобьют. Но спустя некоторое время, увидев, что тюремный день движется согласно заведенному порядку, он успокоился.

С утра, первым делом, как только проснется, он должен заправить постель и железными крючьями пристегнуть койку к стене. Одеяло тоже должно быть свернуто, а самому ему нужно стоять рядом для проверки. Не разрешается лежать на полу или спать в течение дня. Заключенные должны все время бодрствовать. Ему разрешено сидеть на стуле, но только если голова не клонится на грудь, а глаза не закрываются. Даже не мечтай сократить часы заключения сном! А тем, кого допрашивают, нельзя урвать и пяти минут, чтобы сон не придал им сил.

Каждое утро ему дают полмиски каши и наполняют кружку коричневой бурдой, которую охранники называют чаем. Ему выдают пайку черного хлеба на день. Как-то раз хлеб оказался белым. Он подумал, что кто-то, наверное, ошибся, но спрашивать ничего не стал.

Каждое утро, когда его выводят из камеры для гигиенических процедур, кто-то приходит и моет пол. Он ни разу не видел, как это происходит, но, когда возвращается, пол всегда чистый и влажный, и в камере пахнет хлоркой. На обед дают суп. Вечером — снова суп, жидкий, с несколькими кусочками картошки. Иногда в нем плавает чешуя, а на дне миски обнаруживаются склизкие рыбьи кости. Однажды ему попалась целая рыбья голова, уставившаяся на него бессмысленными вареными глазами. Суп всегда ужасно пересолен.

Охранники сменяются часто, однако он уже начал узнавать некоторых в лицо. Каждый день его выводят в маленький дворик, где ему разрешается двадцать минут ходить взад-вперед с конвоирами с обеих сторон. Но как странно, что они день за днем допрашивают и избивают его и в то же время сообщают, что у него есть право на физические упражнения, а если с воли ему кто-то перечислит на счет деньги, он может потратить их на необходимые вещи в тюремном магазине. Он может купить мыло, сигареты и кое-что из продуктов. Раз в неделю он имеет право помыться в бане. Система отлажена до мельчайших деталей. Каждый день, когда его выводят в туалет, ему выдают один листок бумаги. Смывать его нельзя: нужно выкинуть в металлическую корзину рядом с унитазом. Считается, что заключенные припрятывают бумагу и потом используют для передачи записок. Он не завидует охранникам, которым приходится проверять эти листки. Охранник должен опорожнять корзину каждый раз, как заключенный воспользуется туалетом. Вероятно, это делается для того, чтобы никто не догадался, сколько человек здесь содержится. «А может, они думают, что мы готовы писать друг другу записки дерьмом? Может статься, что они правы».

Двор для прогулок крошечный и окружен высокой стеной. Он всегда находится здесь один. Наверное, им приходится очень тщательно планировать расписание. Ясно, что смысл