Однажды в России - Константин Столяров

Пес обрадованно тявкнул и уперся передними лапами в грудь Тизенгауза.

- Я готова, - заявила Марина, пряча помаду в сумочку.- Ну, товарищи эксперты, вперед!

В зале у горящего камина уютно расположились трое мужчин с бокалами в руках и миниатюрная брюнетка в накидке из соболей, курившая длинную темно-коричневую сигарету. При появлении новых гостей все встали. Первым от группы отделился приземистый толстячок с блестящей лысиной и колобком подкатил к Тизенгаузу с шумными возгласами; за ним балетной походкой подошла брюнетка, адресуя свои поздравления Марине, а следом, не сводя глаз, к Лене направлялись косолапый бородач в видавшем виды джинсовом костюме и высокий шатен в белом свитере.

Вглядевшись в шатена, Лена поднесла руку к горлу и оцепенела.

- Виктор Александрович, это вы? - вырвалось у нее, когда шатен оказался на расстоянии двух шагов.

- Собственной персоной, - с полупоклоном подтвердил Вороновский. - Рад вас приветствовать, Елена!.. Арик, познакомься с прекрасной дамой, которая, смею заметить, хорошеет год от года. Но, будь добр, в рукопожатии не переусердствуй, чтобы не пришлось звать на помощь Иосифа Прекрасного. Словом, прояви сдержанность.

- Старик, не учи меня обращению с женщинами, - отмахнулся бородач и припал к Лениной руке. - С двумя из них я состоял в законном браке в общей сложности девятнадцать лет и три месяца, так что прошел школу высшего пилотажа... Аристарх Добрынин, прошу любить да жаловать!

- Жаловать - сколько угодно, а любить - не рекомендую, - прокомментировал его слова Вороновский. - Писатели - народец ненадежный, эгоистичный, в поиске натуральных житейских драм склонный к изменам...

Лена во все глаза смотрела на Вороновского. Он был точь-в-точь таким же, как одиннадцать лет назад, - статным, безупречно одетым и без единого седого волоска. А ведь ему, должно быть, перевалило за пятьдесят.

- Вы совсем не изменились, - невпопад сказала Лена. - Кажетесь даже моложе.

- Поверьте, для меня это наивысшая похвала в устах молодой женщины.

Вороновский с улыбкой заглянул ей в глаза, отчего она испытала легкое головокружение.

- Джузеппе, меня предали, обманули и ложью опутали! - Добрынин обнял подошедшего Крестовоздвиженского. - Опять Витька в фаворе, а я в загоне. Вечная история: при жизни нас, российских литераторов, ни в грош не ставят. Ждут, черт их дери, пока мы помрем, чтобы воздать нам должное.

- Торопишься к славе? - Мимолетно улыбнувшись Лене, Крестовоздвиженский подхватил эстафету. - Ложись в мою клинику, и я в понедельник прямо с утра отправлю тебя на тот свет. Как тебе милее - под общим наркозом или под местным?

Добрынин гулко захохотал.

Лена повернулась лицом к Крестовоздвиженскому и заметила за его спиной Марину, чей недоуменный взгляд был выразительнее всяких слов.

Крестовоздвиженский старомодно расшаркался и представился Лене:

- Иосиф Николаевич!.. Всегда готов к услугам, чего, ей-богу, вам не пожелаю. Дело в том, что я - ортопед-травматолог...

Затем Лену познакомили с брюнеткой в соболях, оказавшейся женой Крестовоздвиженского, врачом-косметологом, после чего вся компания, переместившись к камину, стала внимать Вороновскому, дикторским голосом зачитавшему текст определения Верховного суда России по делу Тизенгауза.

- Надеюсь, дорогой Андрей Святославович, вы больше ни в чем не сомневаетесь? - насмешливо осведомился Вороновский, вручая бумагу виновнику торжества.

На Тизенгауза неловко было смотреть: ошалевший от нахлынувших чувств, он неуклюже опустился на журнальный столик, опрокинув чей-то бокал, и сидел, покачиваясь из стороны в сторону с блаженной улыбкой.

Лена смахнула набежавшую слезинку и резко обернулась, неожиданно ощутив чье-то прикосновение.

- Зайка, откуда ты знаешь Виктора Александровича? - сверля ее глазами, вполголоса полюбопытствовала Марина.

Лена припомнила недавний разговор в "волге" и тотчас решила отплатить подруге той же монетой:

- Не приставай. Все равно от меня ничего не добьешься.

- А теперь - к столу! - заглушая ее слова, призвал Вороновский. - Милости прошу!

Столовая находилась за лестницей, в глубине дома, поразившего Лену своей необъятностью. Все три ее окна были обращены на Финский залив, а посредине из конца в конец тянулся обеденный стол, сервированный на восемь персон, но способный уместить втрое больше гостей. Лену усадили между Вороновским и Тизенгаузом, и пока она украдкой оглядывала картины и горки с фарфором, на столе появились запотевшие графинчики с водкой, фигурные бутылки "кока-колы" и два блюда с жареными пирожками.

- Зимний обед на Руси, по старинным обычаям, непременно начинается с сорокаградусной, - потирая руки, известил Вороновский. - Первый тост очевиден - за Андрея Святославовича, человека мужественного и во всех отношениях достойного. Прозит!

Выпив ледяной водки, проголодавшаяся Лена за обе щеки уписывала горячие пирожки с мясом и с капустой. Пирожки были маленькими, невероятно вкусными и буквально таяли во рту. Судя по быстроте, с какой опустошились оба блюда, аппетит разыгрался не у нее одной.

- Вить, мне эта закусь как слону дробина, - пожаловался Добрынин, проглотивший последний пирожок. - Бьюсь об заклад, что в твоем хлебосольном доме найдется кое-что посущественнее. Например, окорок, паштетик, заливная рыбка, что-нибудь с икрой, а? Не жмись, вели Ларисе отворить житницы. - В поисках поддержки он обратился к Крестовоздвиженскому: - Джузеппе, сколько можно морить народ голодом?

Горничную звать не пришлось - она вкатила в столовую двухъярусную тележку с дюжиной бутылок вина и тарелками с зеленью и подогретым лавашем, а вошедший за нею пожилой кавказец в сорочке с закатанными по локоть рукавами нес на вытянутых руках метровое блюдо под серебряной крышкой.

- Аршак Самсонович! - окликнула Лена, сразу узнавшая шеф-повара из ресторана "Баку".

Польщенный ее вниманием, остролицый кавказец сверкнул золотыми коронками и, покраснев от натуги, водрузил блюдо точно в центр стола. Еще до того, как он, обмотав руку салфеткой, взялся за крышку, Лена догадалась, чем наполнено блюдо. И не ошиблась.

- Вот это дело, - одобрил Добрынин, шумно вдыхая дразнящий запах кебаба. Видит Бог, сейчас я отведу душу.

- Мировой харч! - воскликнул Вороновский. - Аршак, дорогой, будь добр, раздели компанию. - Он указал на свободный стул справа от себя. - Располагайся поудобнее и подготовься - следующий тост, не скрою, мы посвятим тебе.

- Виктор Александрович, только на пять минут, - согласился кавказец, усаживаясь за стол и озабоченно поглядывая на дверь, за которой скрылась горничная. - Женщине можно доверить все, даже кассу, но кухню - никогда.

Вороновский посыпал подрумяненный кебаб зеленью, обернул его лепестком лаваша, залил в торец гранатовый экстракт и точь-в-точь так же, как одиннадцать лет назад, в день их знакомства, галантно подал Лене, а кавказец, вытирая салфеткой струившийся по лицу пот, по-отечески сказал ей:

- Кушай на здоровье, красивая. Запомнила меня?

- Вас невозможно забыть - такой вкуснятины я больше никогда не пробовала!

- Благодари Виктора Александровича. - Кавказец один за другим наполнял фужеры розовым вином "Кемширин". - Это в твою честь он велел сделать кебаб.

- Дамы и господа! - Вороновский постучал ножом по столу, чтобы привлечь внимание гостей. - Дружно выпьем до дна за милого моему сердцу Аршака Самсоновича, магистра кулинарии всех времен и народов! Прозит!..

И застолье покатилось рекой. В тостах никто не солировал подолгу: сперва Вороновского в роли тамады сменил грубовато-задиристый Добрынин, а дальше настал черед Крестовоздвиженского, ничуть не уступавшего им в острословии. Даже обычно застенчивый Тизенгауз выказал себя с неожиданной стороны, несколько раз рассмешив собеседников до слез. О чем бы ни заходил разговор, Лене было интересно абсолютно все: как вслед за берлинской стеной прямо на глазах у Виктора Александровича, буквально за считанные часы, вдребезги развалилась Германская Демократическая Республика, как в застойные времена по неразумию мордовских властей Аристарха Ивановича приняли за инспектора орготдела ЦК КПСС и носились с ним по Саранску словно с писаной торбой и как прошлой весной Иосифу Николаевичу вручали мантию и диплом почетного доктора Эдинбургского университета, а Вороновский, специально прилетевший в Шотландию и нежданно-негаданно усевшийся в церемониальном зале рядом с Ириной Борисовной Крестовоздвиженской, корчил жуткие рожи, чтобы рассмешить его в самый торжественный момент. В этих коротких словесных зарисовках Лену, для которой светская жизнь была чистым листом, привлекали не столько закулисные подробности нашумевших событий, сколько сама ирония рассказчиков, их добродушное подтрунивание друг над другом, умение находить выразительные штрихи и видеть смешное в несмешном.