Однажды в России - Константин Столяров

"К чертям собачьим! - облегчил душу Сергей, выруливая на 1-ю Красноармейскую, чтобы ехать к Пяти углам по Загородному проспекту. - Ноги моей больше не будет на Софье Ковалевской!"

Боголепов обрадовался приходу Сергея больше, чем принесенным им дарам. Пока он многословно жаловался на упадок сил, Сергей привычно раскладывал продукты в точном соответствии с пожеланиями педантичного отчима: свиные отбивные, сосиски и говяжий язык - в поддон морозильника, черную и красную икру вместе с осетриной горячего копчения - чуть ниже, на верхнюю полку старенького "ЗИЛа", печеночный паштет, ветчину, масло и сыр - на среднюю, а бананы с апельсинами - на дно.

Казалось бы, совсем недавно франтоватый, слегка старомодный доцент с зачесом на розоватой лысинке впервые появился в толстовском доме, а на самом деле с того памятного дня прошло почти четверть века. Был ли этот, как он тогда называл себя, "знаток денежного обращения и кредита при социализме" по-настоящему добр к Сергею, в ту пору ершистому двенадцатилетнему мальчишке, только что лишившемуся отца и встретившему доцента в штыки? Скорее да, чем нет. Подкаблучник и соглашатель, Боголепов умел сглаживать острые углы, что, надо думать, было не столь уж просто при взрывном характере Натальи Николаевны, матери Сергея, и ее чудовищной мнительности. Действуя тихой сапой, отчим сумел внушить своей дражайшей половине, что она справедливейшая из женщин, тогда как сам Боголепов - всего лишь ее покорный слуга, вследствие чего после переезда Сергея на Красную улицу, в холостяцкую обитель Феликса Васильевича, в доме на Рубинштейна воцарилась угодная ему атмосфера спокойного доброжелательства. Еще школьником Сергей разглядел в отчиме живой ум при полном отсутствии бойцовских качеств - достаточно вспомнить его отношение к советской власти, которую он находил противоестественной и приравнивал к форс-мажору. А зауважал гораздо позже, в период болезни матери, когда она, парализованная и совершенно беспомощная, прожила полтора года только благодаря его самоотверженности.

Став вдовцом, Боголепов, по наблюдениям Сергея, не столько похудел, сколько высох: некогда пошитый на заказ костюм висел на нем балахоном, а жилистая шея с трясущейся головой высовывалась из просторного ворота сорочки, как кукушка в стенных часах-ходиках. Лишь сальная прядка желто-белых волос по-прежнему наискось прикрывала плешь, а в остальном от былого доцента не сохранилось ничего - сейчас перед Сергеем предстала дряхлая, запущенная, никому не нужная развалина с водянистыми, тронутыми катарактой глазами.

- Сереженька, посиди, побудь со мной, - попросил Боголепов, заметив, что гость выразительно смотрит на часы.

- Десять минут, не больше, - нехотя согласился Сергей. - А то друзья ждут меня к ужину.

Ссылка на друзей не была отговоркой - на вечер его, Анну и Давида с женой пригласили к себе Зелитинкевичи, с помпой отмечавшие годовщину свадьбы.

- Тоскливо мне в четырех стенах, - жалобно протянул Боголепов. - Слоняюсь из комнаты в комнату, а занять себя нечем.

- Ей-Богу, Феликс Васильевич, я вас не узнаю. Страна бурлит от перемен, ходит ходуном. Газеты, журналы, телевидение - за что ни возьмись, все чертовски интересно. Так?

Боголепов разочарованно покачал головой.

- Поздно пришли перемены, Сереженька. Не для меня они. Каждому свое: тебе, дружок, жить и жить, все еще впереди, а мои земные дела близятся к концу. Об этом и хочу поговорить с тобой.

Сергей собрался было сказать, что в семьдесят три года рановато помирать, но Боголепов выставил перед собой крапчатую руку, призывая его к молчанию.

- Гложет меня страх, что однажды упаду в коридоре и не найду сил доползти до телефона, чтобы вызвать "неотложку". Участились у меня головокружения. Представляешь, умру я, а недели через две-три обнаружат мое тело в таком неприглядном состоянии, что...

- Феликс Васильевич!

- Нет-нет, ты дослушай. Смерти я не боюсь, с ней смирился, а этот страх беспрестанно бередит душу. Веришь?

- Чем я могу помочь?

- За твоей спиной, Сереженька, я позволил себе сговориться со старыми соседками и хочу переселиться туда, на Красную улицу. Буду делиться с ними продуктами, которыми ты меня обеспечиваешь, а они обещали приглядывать за мной, кормить, поить и прибираться в местах общего пользования.

- За чем же дело стало?

- За тобой. Ты не против поменяться?

- Смешной вопрос! Во сколько мне это обойдется?

- Квартира на Рубинштейна - холмогоровская, она по праву принадлежит тебе без всякой компенсации, - с достоинством ответил Боголепов. - А оплату обмена и переезда ты уж возьми на себя. Мне, пенсионеру, накладно будет рассчитываться с грузчиками, шоферами и прочими вымогателями. И еще бы хорошо... - Боголепов стыдливо осекся.

- Нет проблем, - заверил Сергей. - Вы, кажется, хотели еще что-то сказать?

- Похорони меня на Охте рядом с Наташенькой. За место я заплатил, ограду и памятник поставил, а зарыть меня в землю и нанять каменотеса, чтобы выбил на стеле мою фамилию с инициалами и датами жизни, дорого не встанет, вот увидишь. И, если не трудно, закажи по мне панихиду. Я русский человек и хочу, чтобы меня проводили в последний путь по православному обряду.

- Добро. Короче, за мной пожизненное снабжение продуктами, похороны с отпеванием и поминки с кутьей и блинами. - Сергей поднялся. - Я пойду?

- Иди, иди, Сереженька, не смею тебя задерживать, - обрадованно затараторил Боголепов, провожая Сергея к двери. - Не думал я, что придется затруднять тебя хлопотами. Ты уж извини. Как-никак Наташенька была моложе меня на четырнадцать лет, ей бы и хоронить ее покорного слугу. Я же не виноват, что больше некого просить...

Направляясь на проспект Космонавтов, где жили Зелитинкевичи, Сергей ликовал. Все складывалось как нельзя лучше: он задарма получит трехкомнатную квартиру в самом центре, совестливый отчим избавится от страха внезапной смерти, а обе соседки с Красной улицы, надо думать, придут в дикий восторг после возвращения братьев-разбойничков Аня, временно уступившая им свою квартиру, практически переселилась к Сергею и по ночам устраивала настолько душераздирающие кошачьи концерты, что несчастные старухи впали в отчаяние. И Давиду Шапиро подфартило: теперь квартира на бывшем Комендантском аэродроме достанется в приданое его дочке Злате. Словом, денек выдался, прямо скажем, на славу. А ведь сегодня 13 октября - "черная" пятница.

54. ЗАГАДКИ И ОТГАДКИ

Весть о том, что городская прокуратура признала все судебные решения по делу Тизенгауза незаконными, застала Марину и Лену в ЦНИИСЭ. Они под различными предлогами отпросились с работы, после чего, не чуя под собой ног, добежали до станции "Чернышевская" и поехали на Гражданку.

Застолье в холостяцкой квартире Тизенгауза разгорелось после полудня. Шампанское сразу ударило им в головы, но подействовало на каждого по-разному. Марина принялась строить планы триумфа и с сигаретой во рту рисовала радужные картины - как ее Андрюша нежданно-негаданно явится в ЦНИИСЭ, где его встретят гаденькими усмешками, как без единого слова выложит перед директором оправдательный вердикт, отчего недоброжелатели тотчас впадут в шок, как те, кто поверил нелепым милицейским вымыслам, запоют Лазаря, на все лады вымаливая прощение, и так далее. А Андрей Святославович, опьяневший сильнее женщин, сперва молчал, попеременно то хмурясь, то беззаботно улыбаясь, а через час, когда открыли вторую бутылку, провозгласил тост за своих спасителей, чья бескорыстная помощь вернула ему доброе имя. Говорил он заплетавшимся языком и настолько уклончиво, что Лена, искренне разделявшая его непомерную радость, поняла едва ли половину и вдобавок почувствовала болезненный укол обиды - раз уж ее позвали отпраздновать в узком кругу столь знаменательное событие, какой смысл темнить и чего-то недоговаривать? Из тоста она не без труда вычленила, что спасителей было трое - какой-то известный профессор-медик, не менее известный писатель из Москвы и еще кто-то третий, кому Тизенгауз, по его словам, безраздельно предан до гробовой доски, но не прозвучало ни одной фамилии или сколько-нибудь существенной подробности, так или иначе проясняющей загадку. К тому же, что особенно действовало Лене на нервы, Андрей Святославович, расточая комплименты неведомым ей благодетелям, поминутно переглядывался с Мариной, без сомнения знавшей, о ком шла речь. "Зайка, не обижайся, - шепнула ей на ухо Марина. - Скоро наступит день, когда мы познакомим тебя с этими замечательными людьми". Легко говорить "не обижайся", а каково сознавать, что тебе не доверяют? Неужели в ее присутствии Тизенгаузы все еще осторожничают из-за Сергея?

Впрочем, радость оказалась непродолжительной и, главное, преждевременной две недели спустя, 18 октября, Президиум Ленинградского городского суда единогласно отклонил надзорный протест прокурора города. Тизенгауз, у которого начало подергиваться веко, немедленно поставил в известность Вороновского, тот в свою очередь связался с Добрыниным, а Добрынин позвонил в Прокуратуру СССР. "Все по-прежнему на особом контроле, - сообщил ему старший помощник Генерального прокурора. - Дело вашего подопечного уже истребовано в Москву на предмет принесения протеста в Верховный суд Российской Федерации. Звоните, не стесняйтесь, мы будем вас информировать обо всех последующих решениях".