Карнивора (СИ) - Лейпек Дин

Он вздрогнул.

— Ты не можешь знать… — начал было, но она быстро покачала головой.

— Не могу. В том-то и дело. И я не хочу проверять. Я не хочу, чтобы Дор умер зря. Он хотел защитить нас друг от друга — а как еще теперь это сделать?

На этот раз Кит не сразу нашел, что ответить.

— Я не хочу тебя убивать, — сказал он наконец просто.

— И я не хочу, — улыбнулась Марика. — И пусть это так и останется.

Она поднялась. Он ждал, что, может быть, она подойдет — но Марика шагнула к двери и только на пороге обернулась:

— Прощай, мальчик-лис.

— Прощай, девочка-волк.

Далеко в Лесу ветер качнул ветви деревьев, зашелестела листва, а затем по юной зелени застучали первые капли дождя. И были они солеными.

* * *

Время снова пошло вспять. Марика шла на север, и весна, уже заявившая было о себе в окрестностях Кастинии, отступила, замерзла, скрылась в покрытых новым слоем снега сугробах, в застывших под толстым слоем льда озерах. Снова ударили морозы. Глядя на клубы дыма, застывающие в холодном небе, Марика подумала: «Все-таки тут еще зима».

И только под Тремпом, когда она шла в темноте к городу, предвкушая скорый ночлег, вдруг подул ветер. Теплый, охватывающий весь мир мягкими руками южный ветер, который смывал сугробы, гладил уставшую кожу и превращал снег на озябших ветвях елей в слезы, но слезы не горя, а радости.

Марика остановилась и задрожала.

«Весна», — прошептала она, подставляя щеки ветру, и тот соглашался и говорил — она ушла. Смерть ушла. Нет ни голых ветвей, ни мертвых листьев, ни остывшей земли — есть жизнь. И ветер нес этот запах: живой воды, проснувшихся деревьев, теплой плодородной прели, и не было никаких сомнений, что еще немного, и снег растает, появится трава и свежая листва, и птицы будут петь, и солнце будет всегда.

Всегда, пока снова не придет смерть.

* * *

Она не пошла в свой родной дом, а свернула с дороги в сторону Дрика. К Кейзе. Ей страшно хотелось увидеть и Дору, и Лагит, но Марика не знала, как прийти к ним с такими руками. Потому что они обе ничего не скажут. Промолчат, не произнесут ни слова осуждения — и это ее добьет. Ей нужно было, чтобы ее ругали, кричали, говорили, как страшно она ошиблась. Кейза, возможно, до крика не снизойдет — но и скрывать, что думает, не станет.

Однако, уже подходя к хижине, Марика поняла, что что-то не так. Слишком чистым был двор, слишком прозрачными казались окна… Марика без стука отворила дверь. Лагит мела выскобленный пол, Дора склонилась над очагом.

А на аккуратно застеленной постели лежала иссохшая, маленькая, смертельно бледная Кейза.

— Кизи! — воскликнула Марика и бросилась к ней, не давая никому времени удивиться ее появлению.

Кейза медленно открыла глаза и внимательно посмотрела на внучку, упавшую рядом с ее постелью.

— Что ты сделала со своими волосами, волчок? — спросила она с трудом, и тонкие губы дрогнули в сухой усмешке.

— Кизи, — прошептала Марика, — что с тобой?

— Я умираю, девочка, — усмешка стала чуть шире. — Уверена, ты слышала, что такое бывает с людьми. Особенно в старости.

Марика быстро встала. Стащила с рук перчатки — Кейза прищурилась при виде бинтов.

— Я вылечу тебя, — сказала Марика твердо.

Глаза Кейзы сверкнули:

— Не смей.

— Но…

— Не смей, Моар. Не вмешивайся в естественный ход вещей.

* * *

Конечно, спорить с бабушкой было бесполезно. Хуже того, Дора и Лагит были полностью на ее стороне, и в конце концов Марике пришлось смириться.

Она предложила, что останется на ночь и отпустит их домой — наверняка у них там было много дел. Кейза глянула подозрительно, но Марика торжественно подняла руки:

— Я не буду пытаться исцелить тебя силой. Обещаю.

Кейза медленно кивнула и прикрыла глаза.

Когда Дора и Лагит ушли, Марика взяла колченогий табурет и села рядом с постелью. Кейза тяжело вздохнула и скривилась. Марика неуверенно подняла руку.

— Ты пообещала, Моар.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я не буду… вмешиваться в естественный ход вещей, — заверила ее Марика. — Просто сниму боль. Ты сама так делала неоднократно, я знаю.

Кейза еще раз вздохнула и наконец согласно прикрыла глаза. Марика осторожно положила забинтованную ладонь на сухую руку и послала в нее совсем немного силы.

— А ты хорошо умеешь это делать, — заметила Кейза. Голос звучал сильнее — боль отступила.

Марика слабо усмехнулась.

— Я многое умею.

— И слава Лесу, — Кейза открыла глаза и посмотрела на внучку… с гордостью? — Сможешь помочь им лучше меня.

— Им?

— Людям, которых я оставляю, Моар.

— Ты хочешь, чтобы я осталась тут вместо тебя? — вздохнула Марика.

Кейза многозначительно покосилась на ее руки.

— Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это помочь людям.

— Никакая помощь не искупит того, что я натворила, — глухо сказала Марика.

— Волчок, — сухо усмехнулась Кейза, — им не нужно твое искупление. Им нужна помощь.

Марика сжала губы и помотала головой.

— Я уже пыталась остаться тут. Я не могу. Мне здесь… тесно.

— Тебе везде будет тесно, Моар, — тихо сказала Кейза и прикрыла глаза. — Пока ты не поймешь, в чем смысл.

— Смысл чего?

Но Кейза уже спала.

На рассвете Марика бесшумно поднялась, взяла с пола брошенную котомку — и выскользнула в жемчужный утренний сумрак.

* * *

Лес изменился за прошедшие годы — но скалы были все теми же, и Марика легко вспомнила дорогу, поднимаясь все выше и выше. Она шла куда быстрее, чем они с Китом в детстве, и за день пути добралась почти до того места, где он чуть не сорвался в пропасть. Остановилась на берегу ручья, где тот вырыл себе глубокое ущелье между скал, нарезала лапника, как учила когда-то давно Дора, развела костер. Окружила себя несколькими заклинаниями — конечно, не такими хорошими, как…

Она глубоко вздохнула и опустила руку. Размотала смоченный бальзамом бинт, посмотрела на ладони. Как обычно, на черной коже проступило несколько красных капель.

— Ничего, — пробормотала Марика тихо. — Теперь, во всяком случае, я ими уже никого не испугаю, — и не стала снова бинтовать руки.

Она спала хорошо, крепко, без снов — большая удача в последнее время — и с первыми лучами солнца отправилась в путь. Оно только успело выглянуть из-за вершин, взбрызнув искрами света снег, который попадался все чаще, когда Марика дошла до памятного обрыва. Глянула направо, прикрывая глаза от яркого света.

На том берегу ручья стоял Олень.

Он величественно повернул голову, глядя на Марику теплыми карими глазами, и медленно переступил длинными ногами.

Она задрожала всем телом. Что-то оборвалось внутри, сдвинулся камень, сдерживающий бушующий поток — и Марика упала на колени, сотрясаясь от рыданий.

— Прости меня, — прошептала она. — Прости меня, пожалуйста.

Олень долго смотрел на нее, а затем качнул головой, и солнце вспыхнуло между огромными рогами ослепительной белой Короной.

Марика зажмурилась, а когда открыла мокрые от слез глаза, на том берегу никого не было. Она быстро вытерла щеки ладонью, но тут же опомнилась — никто, конечно, ее не увидит, но все равно не стоит размазывать кровь по лицу.

Однако щеки стали сухими. Марика подняла к лицу руки. Ладони были черными, гладкими, мокрыми — от слез. Она вскочила на ноги, глянула на восходящее солнце и быстро зашагала вдоль ручья.

Вниз по течению.

Эпилог

Весь мир принадлежал Агнесс. Все от их с мамой дома до хижины бабушек Доры и Лагит было, несомненно, ее собственностью. И там и там Агнесс следовало слушаться, соблюдать правила — но не здесь. Лес был местом совершенной свободы. Он ничего не требовал, не просил у нее, только шептал: беги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И Агнесс бежала.

Она выскочила из-под сени деревьев на открытое место — здесь дорога, приходившая из-за холмов, поднималась к Лесу, чтобы дойти до Дрика и исчезнуть в горах.