Злой гений Нью-Йорка - Стивен Ван Дайн

– Странный тип, – заметил Арнессон, когда гость удалился. – Ведет праздный образ жизни и интересуется исключительно шахматными партиями.

– Правда? – оживился Вэнс. – Не ему ли принадлежит авторство так называемого гамбита Парди?

– Точно, – поморщился Арнессон. – На это он потратил двадцать лет своей жизни, даже книгу написал. Путешествовал по миру, посещая всевозможные чемпионаты и турниры, чтобы проверить свой гамбит. Это произвело настоящий фурор в мире шахматистов. Потом он сам стал организовывать какие-то соревнования, которые сам же и оплачивал. Это стоило ему немалых денег, между прочим. И, конечно, при этом настаивал на том, чтобы в игре непременно использовался его знаменитый гамбит. Закончилось все весьма печально. Такие мастера, как доктор Ласкер, Капабланка, Рубинштейн и Финн, взялись за него и разнесли теорию Парди в пух и прах. Почти все игроки, применявшие его гамбит, проиграли. Какой удар для Парди! Он даже весь поседел и как-то обмяк.

– Мне известна эта история, – пробормотал Вэнс. – Меня обучал гамбиту Эдвард Ласкин…

В дверях снова появился полицейский и жестом подозвал к себе Хита. Сержант, уставший слушать болтовню о шахматах, поднялся с места и быстро удалился в коридор. Через некоторое время он вернулся с листком бумаги в руке.

– Весьма забавно, сэр, – произнес он, передавая листок Маркхэму. – Один из моих людей обнаружил эту бумажку. Она торчала из почтового ящика, и он решил посмотреть, что это такое. Что вы думаете по этому поводу?

Быстро пробежав глазами записку, прокурор тут же передал ее Вэнсу. Мне тоже удалось прочитать ее, когда я заглянул ему через плечо. Это был обычный лист почтовой бумаги, сложенный таким образом, что легко просовывался в щель почтового ящика. Текст был напечатан на машинке с бледно-синей лентой. Первая строчка гласила: «Джозеф Робин мертв». За ней следовала вторая: «Кто убил Птенца малиновки?» И еще ниже я прочел: «Сперлинг означает «воробей».

А в конце послания, в правом углу, там, где обычно ставится подпись, заглавными буквами было напечатано: «ЕПИСКОП».

Глава V

Женский крик

Суббота, 2 апреля, 14:30

Взглянув на это странное послание с еще более странной подписью, Вэнс три часа вытаскивал свой монокль, а потом еще долго и нудно протирал стеклышко. Я тут же понял: данная бумажка серьезно заинтересовала его.

– Вот вам и весьма ценный множитель для будущего уравнения, – шутливо заметил он, обращаясь к Арнессону.

Презрительно осмотрев записку и сухо усмехнувшись, тот небрежно бросил ее на стол, а затем заметил:

– Я искренне хочу верить в то, что священники здесь не участвуют. Они-то уж точно никакого отношения к науке не имеют. К ним с точки зрения математики даже и не приблизишься. «Епископ»… – хмыкнул он. – Лично у меня таких знакомых нет. Думаю, что данную абракадабру я сразу сброшу со счетов, когда приступлю к своим исследованиям.

– Если вы так поступите, – серьезно заметил Вэнс, – боюсь, ваше уравнение не будет иметь решения. Мне это таинственное послание почему-то кажется чрезвычайно важным. Простите меня, но именно эта записка, как мне думается, больше всего из того, что нам известно на этот час, располагает к математическим расчетам. По крайней мере она полностью исключает вероятность несчастного случая или какого-то чудовищного совпадения. Если позволите, ее можно назвать гравитационной константой, которая будет управлять всеми нашими дальнейшими уравнениями.

Хит посмотрел на записку почти с ненавистью.

– Это написал какой-то псих, – подытожил он.

– Безусловно, сержант, – согласился Вэнс. – Но не забывайте о том, что этот псих неплохо осведомлен о многих подробностях случившегося. Он не только знает, что прозвище мистера Робина – Птенец, но и в курсе того, что в момент трагедии мистер Сперлинг, скорее всего, был где-то неподалеку. Более того, наш ненормальный автор, вероятно, знал кое-что об этом убийстве еще до того, как оно произошло. Ему же понадобилось некоторое время, чтобы отпечатать данное послание, а потом еще и незаметно подсунуть его в почтовый ящик, причем до того, как сюда приехали ваши люди.

– Вполне возможно, что это дело рук какого-нибудь ротозея, что торчит под окнами на улице, – упорствовал Хит. – Этот деятель быстро выяснил, что случилось, и, выждав момент, когда полицейский отвернулся, подкинул бумажку в ящик.

– Да, но перед этим ему еще пришлось бежать к себе домой, аккуратно печатать на машинке таинственное послание, а потом возвращаться сюда. Так, по-вашему? – Вэнс покачал головой и печально улыбнулся. – Нет, сержант, ваша теория здесь не проходит.

– Ну, тогда как же это вышло? – требовал ответа Хит.

– Не имею ни малейшего понятия, – честно признался Вэнс, протяжно зевнул и поднялся со своего места. – Пойдемте, Маркхэм, перекинемся парой фраз с мистером Драккером, к которому испытывает отвращение наша Бидл.

– Вы идете к Драккеру? – удивился Арнессон. – А он тут при чем?

– Мистер Драккер, – пояснил Маркхэм, – заходил сегодня утром сюда, чтобы встретиться с вами. Вполне возможно, что он столкнулся с Робином и Сперлингом по пути домой. – Вы готовы составить нам компанию? – немного помолчав, добавил он.

– Нет, благодарю вас. – Арнессон вытряхнул трубку и тоже встал с кресла. – У меня много работы. А вам бы я посоветовал пригласить с собой Белль. Видите ли, леди Мэй немного странновата…

– Кто такая леди Мэй?

– Простите, я совершенно забыл, что вы ее пока не знаете. Мы называем ее «леди» из уважения. Это так нравится бедняжке! Она – мать Драккера. Леди со странностями. – Тут он многозначительно покрутил пальцем у виска. – Тронулась в свое время. Нет-нет, она совершенно безобидная и при этом пребывает в ясном уме, но зациклена на одной идее. Ее любимый сыночек для нее пуп земли, вокруг него, собственно, и вертится вселенная. Она оберегает его, как младенца. Грустная история… Да, будет, пожалуй, лучше, если Белль отправится туда вместе с вами. К тому же леди Мэй ее просто обожает.

– Спасибо за совет, мистер Арнессон, – поблагодарил его Вэнс. – Может быть, вы сами попросите мисс Диллар сопровождать нас?

– Разумеется, – ответил Арнессон, покровительственно улыбнувшись, и отправился наверх.

Через минуту мисс Диллар уже присоединилась к нашей компании.

– Сигурд передал мне, что вы намереваетесь навестить Адольфа. Он, конечно, ничего не будет иметь против вашего визита, а вот что касается леди Мэй… Ее может расстроить любая мелочь.

– Мы вовсе не хотим ее расстраивать. Во всяком случае мы постараемся этого не делать, – убедительно произнес Вэнс. – Но, видите ли, мистер Драккер заходил сюда сегодня утром, а кухарка говорит, будто слышала его голос в подвале. Он мог встретиться с молодыми людьми, когда уходил к себе. Может быть, он сумеет помочь нам в расследовании.

– Конечно, он не откажется, – тут же подхватила девушка, – только я попрошу вас быть поаккуратнее с леди Мэй. – В ее голосе звучала даже не просьба, а мольба, и Вэнс окинул ее удивленным взглядом.

– Расскажите немного о миссис Драккер, то есть о леди Мэй, прежде чем мы навестим ее. Почему нужно проявлять такую осторожность при общении с ней? – попросил Фило.

– В ее жизни произошла настоящая трагедия, – пояснила девушка. – В прошлом она была великой певицей. Нет, не второстепенной артисткой, а настоящей примадонной, способной сделать блестящую карьеру. Она вышла замуж в Австрии за известного музыкального критика – Отто Драккера, а через четыре года у них родился Адольф. Но очень скоро, когда мальчику исполнилось два года, произошло нечто ужасное. Мать не усмотрела за малышом, и тот упал, серьезно повредив позвоночник. С тех пор жизнь леди Мэй изменилась. Сын ее стал инвалидом, и она потеряла вкус к жизни. Женщина во всем винила себя, а потому отказалась от карьеры и посвятила себя Адольфу. Через год скончался ее супруг, и она перевезла сына в Америку, где она жила до замужества. Леди Мэй купила здесь дом, в котором они обитают и по сей день. Вся ее жизнь сосредоточена на Адольфе, а он вырос и стал самым настоящим горбуном. Она отдала ему все что могла и до сих пор ведет себя так, как будто он все еще маленький мальчик…

Мисс Диллар замолчала и помрачнела, но потом нашла в себе силы продолжать:

– Может, она искренне считает его маленьким мальчиком, но ее любовь к нему стала какой-то ненормальной. Это что-то вроде сумасшествия на почве нежности, как выразился мой дядюшка. А в последнее время она стала совсем странной. Я часто заставала ее за следующим занятием – она напевала какие-то немецкие колыбельные песенки, при этом складывала руки так, будто держала невидимого младенца и пыталась его убаюкать… И еще леди стала ревновать Адольфа. Она буквально ненавидит всех мужчин. На прошлой неделе я зашла навестить ее вместе с мистером Сперлингом – мы иногда заходили к ней, поскольку она всегда казалась нам такой одинокой и несчастной… Так она бросила на него злобный взгляд и прошипела: «Почему ты тоже не стал уродом?»