Дело незалежных дервишей - Хольм Ван Зайчик

В семь двадцать двери гостиницы распахнулись и на пороге появился Мыкола Хикмет, предшествуемый одетым в серое носильщиком с неохватной сумой. Хикмет погрузился на заднее сидение, а суму носильщик утрамбовал в вещник повозки.

Повозка отвалила от тротуара и взяла курс на север.

Баг тронул цзипучэ следом.

Проехав мимо Управления внешней охраны, повозка свернула направо, на Проспект Тенистых Предместий и, не доезжая до Павильона Юношеского Созерцания, стала притормаживать близ Великопанского вокзала.

Баг, одной рукой неустанно крутя баранку влево-вправо – в районах вокзалов движение всегда на редкость оживленное и малосообразное, – откинул крышку «Керулена» и вызвал справочную вокзала: «куайчэ» [12] на Асланiв отправлялся через двадцать минут с шестого пути; база данных вокзала любезно поведала, что преждерожденный Хикмет, заказавший билет семьдесят три минуты назад, едет в пятом купе второго вагона.

Она же бездушно сообщила, что в этом вагоне свободных мест больше нет.

…Для того, чтобы достичь кабинета управляющего вокзалом, Багу понадобилось пять минут. До заветной двери, обитой искусственной кожей, с блестящей табличкой «Авессалом Каменюгин, управляющий» оставалось полтора шага, когда на Бага стремительно набежал из секретарской ниши, укрытой легкой лакированной ширмой, грузный и объемистый преждерожденный средних лет, в темно-синем халате и нарукавниках; он расставил руки в стороны, перекрывая проход, и высоким голосом сообщил Багу, что управляющий никого не принимает, что у управляющего важнейшее срочное совещание и что Баг должен зайти часа через полтора.

– У меня, как это ни жаль, есть только две минуты, – вежливо попросил Баг, но обладатель нарукавников вновь затряс головой запретительно, для убедительности даже закрыв глаза.

Баг вынул пайцзу и тактично поднес ее нарукавному преждерожденному под самый нос, но прошло еще несколько драгоценных мгновений, прежде чем тот, обманутый наступившей тишиной, открыл глаза и увидел то, что ему надлежало бы увидеть несколько ранее. «Надо было дотронуться до этого носа, – досадливо подумал Баг. – Этак мягонько…»

Лицо нарукавного мгновенно изменилось. Он опустил руки и сразу как-то усох.

– Э-э-э… Милости просим, драгоценный преждерожденный…

Баг, не слушая, рванул дверь и оказался в заполненном людьми кабинете. Во главе обширного, покрытого зеленым сукном стола сидел взволнованный Каменюгин и, по всей видимости, спозаранку распекал подчиненных. От полноты чувств он левой рукой изо всех сил держал за горло стандартный, полагающийся всем начальственным кабинетам графин с водой.

– И не желаю слушать никаких отговорок! – сипло говорил он, тыча коротким обвиняющим перстом правой руки в одного из присутствующих. Тот лишь горбился и прятал глаза. – Никаких! Пожилую женщину, прибывшую час назад сыктывкарским поездом, продуло в вагоне! Из-за того, что купейный освежитель воздуха был плохо отрегулирован! Я уж не говорю, что это непрофессионально – хотя, честно сказать, просто не понимаю, как это что-то может плохо работать. Однако – допускаю. Но это же аморально! Вы понимаете? А-мо-раль-но!! – застучал графином Каменюгин.

И тут он наконец заметил Бага.

– Что такое? – возмутился он. Судя по его лицу, тот, кто прерывал его во время вразумления подчиненных, совершал худший из смертных грехов. – Как это понимать? Вы кто?

– Добрый день, преждерожденный Каменюгин, – коротко поклонился Баг и снова продемонстрировал пайцзу. – Простите за неуместное вторжение, но дело не терпит ни малейших отлагательств. Срочно необходимо ваше содействие. Мне нужен билет на «куайчэ» до Асланiва, второй вагон, шестое купе.

– Да вы, вы!.. – Каменюгину, который был и без того в запале, на этот раз уже просто не хватило слов. – Что вы себе позволяете! Да как же вам не стыдно! – нашелся он. – За семь минут до отхода! Я что – кассир? Если в кассе нет, так у меня и подавно!

Сотрудники, с утра пораньше собранные на посвященный непрофессиональной работе освежителя воздуха разнос, внимали в молчании.

– Драгоценный преждерожденный Каменюгин, – Баг приблизился. Он старался быть очень обходительным, хотя время, видит Будда, поджимало. – Мне чрезвычайно неловко вас беспокоить и, поверьте, я никогда бы себе этого не позволил, если бы не поистине из ряда вон выходящая необходимость. Но я из Управления внешней охраны. Вы, по-моему, еще не поняли, кто к вам пришел. Управление внешней охраны! Так что вы мне не только билет дадите, но еще и на то место, которое я укажу. Будьте так любезны.

Каменюгин понял.

Баг оказался там, где ему надлежало оказаться, за три минуты до отправления «куайчэ».

Все было на месте: и дервиш, и его чемодан, покоящийся на полке для багажа. Пока Мыкола, подперев подбородок рукой, наблюдал в окно провожающих, Баг неторопливо и уверенно вошел в соседнее купе и, оставив дверь открытой, присел на диванчик.

«Куайчэ» мягко дернулся и медленно стал набирать ход.

Баг положил «Керулен» на столик и откинул крышку.

«Драгоценная Стася…» – начал он.

Впереди было восемь часов пути.

Богдан Рухович Оуянцев-Сю

Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,

8 день восьмого месяца, вторница,

утро

Непроизвольно почесывая бока, отчетливо побаливающие после сна на жестком ложе, но с удовлетворением и легкой гордостью ощущая себя чуточку более чистым душою, нежели каких-то несколько часов назад, Богдан опустился на колени перед иконой Спаса Ярое Око. В сложной последовательности он прочел шестьдесят «Отче наш» и шестьдесят «Богородиц» – все по числу лет шестидесятеричного лунно-солнечного цикла, причем, как то и приличествовало для человека образованного и утонченного, «Отче наш» занимал позиции, соответствующие солнечной стихии Ян, а «Богородица» – лунной стихии Инь. Затем, зная, что в квартире он один и громкие звуки никого не смогут потревожить или помешать чьему-либо отдыху, Богдан трижды во весь голос пропел иероглифические благопожелательные надписи, висящие по обе стороны от Спаса.

Позавтракав тщательно очерствленной в тостере корочкой ржаного хлеба и глотком воды из-под крана, он почувствовал себя вполне обновленным и достойным того, чтобы приступить к своей ответственной работе. Человеку с нечистой совестью и думать нечего разбирать тяжбы других людей, выносить суждения и приговоры, решать чьи-то судьбы… В течение последнего месяца Богдан, хоть и продолжал интенсивно трудиться в Возвышенном Управлении этического надзора, всячески уклонялся от принятия каких-либо серьезных необратимых решений. Он вполне отдавал себе отчет в том, что раздвоенность и нестроение в его собственной душе легко могут повлечь за собою пагубное несообразие его мнений и оценок. Начальство понимало его и по возможности шло навстречу.

Однако человек слаб, и, прежде чем погрузиться в дела, Богдан снова проверил электронную почту. За то время, пока он почивал во гробе, набежало уже несколько писем – очередное от Фирузе, два от Жанны и даже краткое, но емкое письмо от тестя, ургенчского бека Ширмамеда Кормибарсова. С него Богдан и начал.

Начав с положенных правоверному славословий в адрес Аллаха, почтенный бек отдал затем дань общеордусским обычаям: как поступал в таких случаях сам Учитель, осведомился о погоде в Александрии Невской, о здоровье зятя и состоянии его дел, о расположении и нерасположении к нему высшего, среднего и мелкого начальства, о соотношении доходов и расходов Богдана, о развитии его отношений с молодой младшей женой, причем намекал, что не прочь был бы в пристойных формулировках узнать, какова та на ложе; в меру молодясь и бесхитростно демонстрируя, что вполне еще способен идти в ногу с эпохой, могучий старик поставил в этом месте несколько «смайликов» . Затем бек перешел к делу и поздравил Богдана с тем, что новорожденной исполнилось ныне ровно две седмицы. По-мужски скупо, но ярко он описал, какую чаровницу и шалунью, какую пери, затмевающую свет луны и звезд красотою своего лика, родила его дочь Фирузе достойному александрийскому минфа. И Богдан принялся споро и обстоятельно отвечать Ширмамеду, размышляя о том, как повезло ему с тестем; Ширмамед был мудр, прям и человеколюбив.

Сама же милая сердцу Богдана Фирузе, конечно, писала только о дочурке, и даже по построению фраз, по всему тону письма любящий и чуткий муж отчетливо ощущал, какая его женушка теперь благостная, сладко расслабленная и безмятежная. Богдан будто своими глазами видел, как она, в легких, воздушных шелках свободного домашнего одеяния, с сообразной книжкой в руке лежит-полеживает рядом с колыбелькой на третьем этаже женской половины большого отцовского дома на холме Сыма Цянь-тюбе, каковой господствует над всей восточной частью Ургенча. А легкие порывы знойного ветра колышут напитанные ослепительным южным солнцем белые занавеси, которые прикрывают распахнутые настежь окна, не допуская в комнату прямых лучей; а столик перед супругою уставлен блюдами, и те ломятся от благоуханных сладких дынь, нежных персиков и неподъемных, сочащихся солнечным сиянием кистей винограда; а над блюдами царствует громадный финифтевый кувшин с ледяным шербетом.