Он не хотел предавать - Феликс Меркулов

К счастью, «отморозки» сообразили, что заняли неудачную позицию, и ретировались, забыв на бордюре аллеи недопитую бутылку. Оля покосилась на Веронику Николаевну. Юрина мать заметно успокоилась. Слава богу, кажется, обошлось без скандала…

Они поравнялись с чугунной оградой. Андрей Виссарионович специально задел носком туфли водочную бутылку, и она заскользила по каменной плитке аллеи с режущим нервы, дребезжащим звуком. Взглядом победителя Андрей Виссарионович окинул коротко стриженных парней и громко заметил: «Нашли место!..»

— Не связывайся, — умоляюще одернула супруга Вероника Николаевна.

Юрин отец открыл калитку в ограде своим ключом. У подножия памятника лежали свежие цветы. Чужие… Оля внутренне содрогнулась. Кто?! Неужели та, другая, которая разлучила их с Юрой? Букет совсем свежий, белый гофрированный креп не успел испачкаться, на цветах остались капельки влаги.

Ольга резко огляделась по сторонам, ожидая увидеть загадочную разлучницу. Но поблизости не увидела никого постороннего, кроме ретировавшихся незнакомцев.

Георгий никак не ожидал встретить сегодня родителей лейтенанта и теперь пребывал в нерешительности: стоит ли подойти, поговорить, или лучше тихо уйти, сохраняя инкогнито?

Яцек вопросительно взглянул на друга: ну что? уходим?

Неожиданно девушка в темном пальто сама подошла к ним:

— Простите, это случайно не вы цветы принесли?

— Мы, — ответил Георгий.

— Вы знали Юру?

— Мы вместе работали.

— Где?

— В Интерполе.

— А!

Девушка кивнула и, вернувшись к родителям Малышева, о чем-то с ними заговорила. Судя по реакции, вряд ли она их обрадовала своим сообщением. По лицу Юриной матери пробежало темное облачко. Ни слова не говоря, она отвернулась, опустилась на скамейку.

— Я подойду, — сказал Георгий.

Яцек засомневался:

— Стоит ли?

— Я подойду.

Он решительно подошел к Малышевым:

— Здравствуйте. Это я вам сегодня звонил. Примите мои соболезнования. Я понимаю, как вам больно.

Он протянул руку Малышеву-отцу. Тот сделал вид, будто не замечает протянутой ему руки. Вероника Николаевна, сглотнув комок, прошептала:

— Вы ничего не понимаете…

— Да, — повернувшись к ней, согласился Георгий, — вы правы. Я ничего не понимаю, но от всей души вам сочувствую. Юра был замечательным человеком и, наверное, таким же замечательным сыном. Если нам больно потерять его как товарища, то каково же вам?..

Отец Малышева поднял с земли принесенный Гольцовым букет, с яростным хрустом стал комкать бумажный креп и целлофановую обертку вместе с цветами, словно вымещая на них накопившуюся злость.

— Нам от вас ничего не нужно! Ничего! От вас! Не нужно! Запомните это навсегда!

На землю осыпались листья и лепестки цветов. Малышев-старший с сердцем швырнул цветы в урну для мусора.

— Ни от вас, ни от вашего иуды Полонского! — выкрикнул он, вызывающе глядя на Гольцова. — Так ему и передайте!

Казалось, он ждет, чтобы ему набили морду, и разочарован неожиданным спокойствием врага.

— Это не вам. Это Юре, — сказал Георгий.

Лицо Малышева исказилось.

— Не нужны моему сыну ни вы, ни ваши цветы, ничего ему от вас не нужно! Это наша беда, наша боль, а вы здесь зачем? Водку пить? Больше выпить негде? Забирай свою бутылку и катись, гаденыш, чтобы я тебя здесь не видел!

Обычно вскипавший при малейшем ущемлении самолюбия, сейчас Георгий не чувствовал ни злости, ни желания оправдаться. Пусть его! Несчастный старик… Выговорится — легче станет. Наверное, он бы не разозлился, если бы даже отец Юры набросился на него с кулаками.

— Зачем вы так? — только и сказал он.

— Вы отняли у меня сына, вы и такие, как вы, и еще спрашиваете — зачем?!

— Я не знаю, что вы имеете в виду. Я только хотел сказать, что разделяю вашу боль…

— А я говорю: убирайся со своей холуйской демагогией! Хватит заливать, хватит! Я не этот двадцатилетний мальчик, — Малышев потряс указательным пальцем в сторону памятника, — который поверил в красивые слова, красивые идеалы. Вы поломали ему жизнь, вы изуродовали его, понимаете вы это или нет? Вы его погубили, и у вас еще хватает совести приходить на могилу, соболезновать семье? Какая чудовищная наглость! Что прячете глаза? — злорадно воскликнул Андрей Виссарионович, заметив жест Гольцова. — Стыдно? Бросьте, холуям стыдно не бывает. Идите, холуйствуйте дальше, а нашу семью оставьте в покое! Больше у нас отнимать нечего!

Мать Юры сидела молча, обхватив голову руками. Девушка в темном пальто кусала губы.

Георгий вспомнил солдатских матерей, встречавших гробы из Буйнакска. Они набрасывались с воем и проклятиями на всех стоявших поблизости офицеров. Даже на тех, кто вытаскивал тела их погибших сыновей из-под обстрела. Кто, рискуя быть сбитым, в вертолетах перевозил тела в Буйнакск, чтобы их могли опознать и похоронить, а не просто «зарыть в шар земной», что очень пафосно звучит, но очень подло выглядит в реальной жизни.

— Простите, — сказал Георгий. — Не продолжайте. Мы уже уходим.

Яцек, не вмешиваясь в разговор, прогуливался поодаль. Когда Гольцов поравнялся с ним, он не выдержал, съязвил:

— Что, сходил в народ?

— Отвали.

Яцек не обиделся, хотя ему вовсе не был чужд, как он говорил, панский гонор. Панский гонор имел порой место быть, но, кроме всего прочего, Яцек еще умел по-настоящему быть другом.

В молчании они возвращались к выходу с кладбища, когда сзади послышался стук каблучков и девичий голос окликнул их:

— Подождите! Пожалуйста, подождите!

Девушка подбежала к ним. Запыхавшись, произнесла:

— Подождите. Я хочу извиниться.

Георгий с Яцеком переглянулись.

— Извиниться? За что? — сказал Георгий. — Ничего не произошло. Все в полном порядке.

— Да, все нормально, — подтвердил Яцек.

Девушка закинула на плечо сползающий ремешок сумочки.

— Нет, то, что произошло сейчас, несправедливо. Ужасно! Андрей Виссарионович наговорил ерунды. Он стал невыносимым, с тех пор как умер Юра. Себя мучит и всех измучил. Простите его, не принимайте его слова на свой счет.

— Это он вас послал? — спросил Георгий.

— Он? Нет, конечно. Это Вероника Николаевна, Юрина мама. — Девушка вспыхнула, словно невольно проговорилась о том, о чем ее просили умолчать, и постаралась исправить оплошность: — Но я бы и сама… Простите, так уж вышло. На самом деле Вероника Николаевна рада, что вы пришли. Она мучилась от мысли, что ее сына все забыли. Почему никто из вас не приходил к Юре раньше?

В голосе девушки, во взгляде темных глаз под строго сведенными бровями было горестное недоумение.

— Вы очень хорошие слова сказали про Юру, — обратилась она к Гольцову, откидывая непослушную челку со лба. — Вы были его другом?

— Не таким близким, как хотелось бы, — ответил Георгий.

— У всех у нас такое же чувство, у всех, кто близко знал Юру. Он был таким человеком, которого до конца узнать невозможно. Я знаю, некоторых это отталкивало. У него было мало друзей, но были люди, которые его любили… Вот вы, сразу видно, его любили.

— И вы, наверное, тоже?

Девушка просто кивнула: да.

Они стояли посреди аллеи. Начал накрапывать дождь. Георгий рассматривал подругу Малышева: красивая, серьезная… Когда она смотрела на свет, ее темные глаза становились золотистыми, как густой гречишный мед.

— Вы уже уходите? — спросила она.

— Да, — кивнул Георгий. — А вы?

— Пожалуй, я тоже пойду. Не хочу туда возвращаться. Когда вы ушли, они стали ссориться. Как всегда… Постороннему присутствовать при этом тяжело. Не понимаю! Два самых близких Юре человека, каждый его по-своему любил, а почему-то общее горе их не сблизило, а только разделило.

Они медленно пошли по аллее к выходу.

— Скажите, почему Юра уволился с работы? — неожиданно спросила девушка.

— Не знаю, — честно ответил Гольцов. — Просто взял однажды и уволился.

— Юра не делал ничего просто так, — сказала она, задумчиво глядя себе под ноги.

— Простите, я не спросил, как вас зовут…

— Меня? Ольга.

— Георгий.

Яцек, не вмешиваясь в разговор, молча шел рядом, но Гольцов знал, что он не упускает ни одного слова.

— Вы были его невестой?

— Была.

Ольга опустила голову. Темная челка упала на глаза.

— Мы с Юрой встречались три года и расстались несколько месяцев назад, — сказала она, поправляя на плече сумочку. — Его родители не в курсе. До того как Юра умер, я не считала нужным им рассказывать. Я так долго числилась в невестах, что привыкла считать Веронику Николаевну своей свекровью. А теперь… Теперь тем более не могу ничего им рассказать. Как-то двусмысленно получается, да? Мы расстались, и Юра покончил с собой. Логично подумать, что из-за меня. Хотя на самом деле инициативу в нашем разрыве проявил он.