Любовь среди рыб - Рене Фройнд

— Можно, я все-таки сверну себе одну? — спросил вместо ответа Фред.

— Я думал, ты не куришь.

— Я бы с удовольствием начал.

— Это никогда не поздно.

Август пододвинул табак Фреду. Фред ловко свернул себе сигарету. Подождал одно мгновение. Закурил, сделал затяжку и смотрел на цигарку так, будто она была первой в его жизни. Август издал громкий свист. Айша, черный лабрадор, побежала от озера к хижине. Вскочила на скамью между мужчинами и села, учащенно дыша. Картина счастья.

1 июля

Дорогая Сюзанна!

Во-первых, сразу: я жив. Вы сейчас, наверное, подумаете: типично для Фреда Фирнайса — даже прилично умереть не умеет. И будете правы. А я скажу Вам еще кое-что: я этому рад. Да. Я рад, что я еще жив.

Это высказывание, наверное, удивит Вас ввиду той скорее безутешной картины, которую я являл собой в последние месяцы. Но перед лицом смерти, совершенно реальной, настоящей смерти, на скалистом склоне, хрупкость которого даже самые худшие берлинские панельные дома возводит в ранг мраморных дворцов, и после моего спасения одним лесничим, обладающим силой Геркулеса и посланным мне небесами, я одумался. Нет, одумался — не то слово. Я очувствовался. Первый раз за многие недели, а может, и годы, я ощутил в сердце нечто вроде радости и благодарности. Благодарности за то, что живу на этом свете. Да еще в таком красивом месте, как здесь.

Тем не менее я передал с Августом мое вчерашнее письмо к Вам. Может быть, тогда Вы лучше поймете, какое преображение произошло во мне. Август, кстати, и есть тот лесничий, напоминающий Геркулеса. Я несколько хаотичен. Только не расписывайте себе Августа как альпийского дедулю или вроде того. Он молод и вместо бороды носит татуировку на руке с крайне удавшейся русалкой — тем фантастическим существом, к которому он с раннего детства необъяснимым образом испытывал влечение. Он, разумеется, — как это, видимо, свойственно всем людям в этой отрезанной от мира местности, — немного неотесан. И неухожен, совсем как некоторые городские типы из берлинского андерграунда.

Я прямо-таки вижу Вас, слышу, как Вы иронично посмеиваетесь, но дело совсем не в этом. Признаюсь, вчера на закате мы с Августом здорово проголодались и истребили целый кусок грудинки с полбуханкой хлеба — запасы, которые Август, по счастью, постоянно держит наготове в своем рюкзаке. И снова я вижу, как Вы жмуритесь в улыбке — о, господин вегетарианец ест грудинку, не приходится ли ему после этого плакать? Но эту грудинку, дорогая Сюзанна, Август сделал сам, приправил розмарином и чесноком и несколько недель коптил. Со свежим черным хлебом это на вкус просто божественно! Рябиновый шнапс я мог бы после этого и вовсе не употреблять, я и без того уже был счастлив, но мне, разумеется, не хотелось показаться невежливым, так что я принял предложение Августа оставить мне бутылку. Проводить его до машины после нашего небольшого перекуса я был, честно признаться, уже не в состоянии. Кроме того — и это сегодня удивляет меня самого, — я и не хотел никуда уходить от хижины.

Когда Август распрощался со мной, я стоял на мостках. С гор веяло теплым ветром, и луна отражалась в водной ряби озера. Я стоял, и словно из ничего ко мне вновь вернулись жуткие мгновения на отвесной скале, и вдруг мою грудную клетку пробила дрожь. Как будто кто-то сидел внутри и бешено бился в ребра. Я начал дрожать всем телом. Я всхлипывал, я рыдал, слезы буквально брызнули у меня из глаз. Когда приступ миновал, я набрал в легкие побольше воздуха. Во время этого вдоха, который, казалось, заполнил всю мою грудь и который я ощущал как тепло в ступнях и ясность в голове, мне вдруг бросилось в глаза: за последние годы я разучился дышать.

Дорогая Сюзанна! Это так чудесно — заново открыть дыхание! Вот что я хотел Вам сказать.

Погода сегодня не так хороша. Тучи вяло тащатся по небу, воздух чреват дождем. Август обещал сегодня заглянуть. Он говорил, что отвезет меня в деревню, чтобы я смог закупить себе припасов. Кто знает, может, я воспользуюсь этой возможностью, чтобы уехать. «Мерседес» мне все равно придется оставить здесь, пока дорогу не отстроят заново. Это может продлиться и три дня, и несколько недель, так сказал Август. В этой стране есть более важные дороги.

Как бы то ни было — даже если я завтра уеду отсюда, поездка была ненапрасной, ибо я снова дышу. Я благодарен Вам за это от всего сердца.

PS: Я размышлял, почему я Вам пишу. Ведь это вообще-то странно, не так ли? Мы говорим друг другу «Вы», но многие люди, с которыми я на «ты», в последние годы куда-то потерялись. Разумеется, у меня есть друзья, подруги, да Вы и сами знаете. Но после успеха обеих книг все они вдруг увидели во мне некоего супертипа, чувствительного, высокодуховного, хорошо знающего свет, и этот взгляд превратился в портрет меня самого. У супертипа не бывает проблем. Успешный человек не рассказывает за маленькой кружкой пива о своих заботах и нуждах. Автор бестселлеров с фобиями — это же просто смешно! Смешон, например, страх, что больше не сможешь написать ничего хорошего. Страх потерпеть провал со следующей книгой. Исписаться навсегда. Я довольно долгое время был очень хорошо устроен в той вере, что и впрямь не имею ни забот, ни злобы, ни страхов. До тех пор, пока не иссох и не оголодал в этой вере. А потом я вдруг больше не мог писать! Но было уже поздно выкарабкиваться из этой ямы своими силами. Поскольку во внешнем мире у меня уже никого не было. Друзей по хорошей погоде не хочется грузить мрачными мыслями. Даже Шарлотту я не хотел грузить мрачными мыслями. А других, кроме мрачных, у меня не было. Когда она ушла, я испытывал, с одной стороны, облегчение, поскольку не хотел взваливать на нее непосильное бремя. С другой — покинутость придавила меня, как свинцовая крышка.

Дорогая Сюзанна, назвать Вас подругой мне кажется слишком дерзким. Но Вы не забыли меня. И у Вас нет страха перед темными сторонами жизни. По крайней мере, их меньше, чем у большинства из тех, кого я знаю, включая и меня самого. Вы знаете о дистанции, которую я блюду по отношению ко всем, в том числе — или в первую очередь — к себе самому. Это наверняка связано с моим прошлым, с моим отцом и все такое, Вы ведь это знаете. Я живу в космическом скафандре, изготовленном из иронии, простроченном цинизмом, простеженном отчужденностью. И выхожу наружу, только когда напиваюсь или когда пишу. В конце концов, мне осталось только пить.

2 июля

Дорогая Сюзанна!

Август так и не пришел. Идет дождь. Вчерашний день я провел, занимаясь уборкой хижины и основательной чисткой. Это просто беда, что мы, жители больших городов, передали удовольствие уборки так называемым уборщицам. Трудно найти что-то лучше генеральной уборки! Прежде всего, когда человеку вроде меня нечего делать и есть время вдаваться в детали. Например, вычищать с пола щеткой пятна сажи или копаться в каждом выдвижном ящичке, прибираясь, протирая, сортируя заново. Или так отполировать металл раковины, что начинаешь в нем отражаться. Даже сортир за домом кажется теперь чуть ли не аппетитным. Под конец я даже постирал занавески и снова повесил их сырыми. Постирал и шерстяные одеяла, теперь они сохнут над печкой, в которой потрескивает уютный огонек. Моющими средствами, кстати, хижина Вашего отца обеспечена очень хорошо, хотя некоторые из них кажутся очень старомодными. С детства я не видел ни скипидарного мыла, ни чистящей соды, ни жидкого мыла, ни политуры из льняного масла!

Хижина теперь форменным образом сияет в новом свете. Мыши спасаются бегством. Всех мелких насекомых я собрал в ведро и выбросил в озеро, где стаи крохотных рыбок смогли ими полакомиться. Теперь хижина принадлежит мне. Не поймите меня неправильно, разумеется, хижина принадлежит Вам. Однако, делая уборку, я приспособил ее под себя. Она подготовлена для нового, которому отныне всегда добро пожаловать. И знаете, что самое лучшее: я и себя самого чувствую очищенным. Хотя от обилия пыли волосы у меня поседели, а язык обнесло, зато я освобожден от хаоса, а также от вечного шума у меня в голове. Окружающих меня вещей стало существенно меньше. Это приносит с собой непредвиденную свободу, и до моего сознания только теперь дошло: мы живем в век материальных гарантий, которые мы при этом перманентно должны отстаивать. Что превращает нас в рабов.

Чем меньше вещей становится вокруг меня, тем больше становлюсь я сам. Мы живем поистине в диктатуре вещей! Например, с говорящими автомобилями, которые нас опекают. Или с холодильниками, которые нас освистывают, если мы вдруг замешкаемся, раскрыв дверцу и слишком долго размышляя, что бы такого взять. Вещи целый день на нас покрикивают. Радио: прибавь громкость и послушай кое-что о финансовых кризисах! Газеты: прочти же, наконец, истории про убийства, которые я тебе предлагаю. Телевидение: взгляни же на жертв землетрясения в прямом эфире! Компьютер: Позвони! Напиши! Твитни! Запости! Ковер: почисти меня! Велотренажер: используй меня!