Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

— Вот мы и ознаменуем новый год боевой партизанской вылазкой, — сказал комиссар.

У всех приподнятое, возбуждённое настроение, которое обычно появляется после долгих приготовлений к важным, ответственным делам. Только Федя Демченко с неизменным баяном за спиной стоит в стороне молчаливый, задумчивый. Он не увлекается пагубным, как ему кажется, легкомыслием. Склонный к самоанализу и мечтательности, он часто становится каким‑то подавленным. И как только согласуются черты характера этого человека, так горячо любящего жизнь и умеющего играть самые увлекательные и заразительно–веселые напевы, с его пасмурным видом и какой‑то постоянной внутренней тревогой? «Вот они устроят нам бал-маскарад», — думает он. Но никому об этом не говорит, и не из‑за боязни быть осмеянным, а ради золотого правила, которому учат Макей и его комиссар: «Идёшь в бой, думай о победе — тогда победишь».

Когда Даша, Мария Степановна и Оля Дейнеко нацепили всем партизанам вражеские атрибуты, Макей осмотрел каждого и, оставшись, видимо, довольным, улыбнулся.

-— Смотреть не могу спокойно на такие нашивки, комиссар. Родного брата, кажется, убил бы. Но это к делу не относится…

Сырцова душит кашель. При свете луны, на миг вынырнувшей из‑за туч, Макей видит бледное, изнурённое лицо комиссара.

— Как ты себя чувствуешь, Вася?

— Ничего.

— Простыл ты крепко.

«Чаем с черникой надо напоить его», — подумал Макей и подозвал к себе Миценко.

— Вот что, в Бацевичах обязательно достань черники. Комиссара будем лечить.

Партизаны идут тихо. Оружие наготове.

Вот, где‑то совсем неподалеку, залаяла собака. Свиягин вздрогнул, остановился и мысленно выругал себя за трусость. Но странно: в этот миг остановились и остальные. А Байко зло прошипел:

— Вот стервоза, напугала как!

Вскоре в предрассветной мгле открылись Бацевичи. Туда идут макеевцы. Они намерены выдать себя за отряд кличевской полиции.

Раннее морозное утро. Поднимается жёлтокрасная заря. Над крышами из труб столбами валит дым. Никто не окликнул партизан. Только на главной улице к ним подбежал человек с редкой рыжей бородкой, без ружья, и с таким же, как у них, нарукавником.

— Вы откуда, господа? Как прикажете доложить о вас господину Эстмонту? Или вы к господину бургомистру? — затрещал полицай. Он отрекомендовался, чго является дежурным и что фамилия его Свиркуль{Сверчок.}.

— Фамилия, извините, пакостная, — хихикнул он.

«Да и сам‑то ты весь пакостный», — думает Макей, с трудом сдерживая нарастающий гнев. Кто‑то фыркнул, Макей оглянулся:

— Что за смех!

В голосе Макея прозвучала ярость, восхитившая Свиркуля, который принял этот окрик, как защиту своей персоны от пустосмешек, всю жизнь не дающих ему покоя. Забегая вперёд Макея и угодливо скаля беззубый рот, он уже спрашивает Макея как старого приятеля:

— Не на охоту ли к нам пожаловали? А то у нас двуногие волки завелись в Усакинском лесу.

Свиркуль многозначительно хихикает тоненьким голоском и самодовольно гладит рыжую, как хвост у дохлой лисы, бороду.

— Вот и дом господина Эстмонта, нашего начальника, — доложил Свиркуль и, откозыряв, хотел удалиться.

— Эй, ты, господин Сверчок, подожди! — окрикнул: его Сырцов.

— Это вы меня? — удивился полицай, не зная, как отнестись к подобной шутке.

— Да, тебя, мерзавец! — закричал Макей. — Миценко! Возьми!

— Есть, товарищ командир!

Схватив предателя, Миценко. потащил его во двор. От такого неожиданного оборота полицай остолбенел так, что Даньке Ломовцеву пришлось приложить некоторое усилие своей десницы, отчего Свиркуль кубарем влетел во двор своего патрона. Это был последний в. его жизни шаг.

Сырцов между тем вошёл в дом Эстмонта. Тот ещё нежился в постели и не мог скрыть своего неудовольствия столь ранним визитом каких‑то «руссиш».

— Что ви пришёл? Такой рань!

Сырцов заговорил на чистом немецком языке. Он сказал, что родом из Александро–Таля, из немецкого Поволжья. Блаженная улыбка поползла по опухшему, жирному лицу немца.

— Гут, гут!

Они проговорили добрых тридцать минут. Сырцов узнал всё, что нужно было и что можно было узнать у зтого старого болтуна, и нашел, что выгоднее будет взять его живым и, если удастся, отправить в Москву.

— Его не трогать! — кивнул он в сторону обомлевшего начальника полиции, когда в комнате появилась группа партизан.

Он не объяснил партизанам, почему оставляет в живых зтого, оплывшего жиром, немца, полагая, видимо, что для них вполне достаточно его приказания. Но в самый последний момент, когда Эстмонта надо было привести к Макею, его убил Миценко.

Макей в это время не бездействовал.

— Бурак, Ерин, Пархомец, Бабин, ко мне!

Рядом с Макеем с подчеркнутой важностью стоял адъютант, зорко смотревший на толпу, образовавшуюся на улице и ещё не знавшую, что перед ней партизаны.

Макей приказал группе Ёрина заняться раздачей хлеба, приготовленного немцами для отправки в Германию, группе Бурака — заготовкой продуктов питания, а группе Бабина, как самой вооружённой, арестовать гестаповцев и, в первую очередь, бургомистра Никона.

— Ты пойдешь с Бабиным, — сказал Макей Пархомцу.

Десять лет тому назад Никон укрылся от советского правосудия. С приходом гитлеровцев он начал творить вместе со своим сыном чёрные дела.

Никона привели Свиягин и Байко. Макей встретил его пылающим гневным взглядом. Это был высокий, уже пожилой мужчина с длинными впроседь усами, с острыми колючими глазками. Верхние широкие зубы его находили на нижнюю губу, отчего казалось, что он смеется. Кроваво–красный круг солнца с трудом выбирался из путаницы голых сучьев молодого дубняка. «Словно узник за решёткой», — подумал Никон о солнце и, дрожа всем телом, прохрипел:

— Чем могу служить, господа… то есть…

— Ты уже отслужил, собака! — грозно сказал Макей. — Твой сынок, Василь, давно ждёт тебя на том свете.

Старик, как подкошенный, упал на колени, завопил:

— Людцы мои добрые, дороженькие братики, пощадите!

Макей объявил:

— Именем Белорусской Советской Социалистической Республики…

В разрушенном колхозном сарае уже повесили четырёх фашистов, приехавших сюда, как говорили они сами, ччуть ли не из‑под Берлина. Теперь вся деревня была на ногах. Партизан бурно приветствовали. Всякий стремился поведать им своё горе, рассказать обо всём, что претерпел он от иноземцев, от бургомистра Никона.

От амбара хлеб везли на санях, несли на собственном горбу. Фашисты не оставили народу ни пылинки, ни зёрнышка. Стихийно возник митинг. К бывшему зданию сельсовета пришли, кажется, все — от мала довелика. Здесь были, главным образом, старики, женщины и дети. Мужчины ушли в Красную Армию, а те, что остались, скрываются. К Макею подошли человек пять молодых ребят, стали проситься, чтобы он принял их в. отряд.

— Возьмём! Добывайте оружие и приходите.

Среди этих юношей был и комсомолец Толя Тетёр–кин.

— А у меня, товарищ командир, есть винтовка–полуавтоматка. Мне можно?

В синих глазах парня — мольба. Макей улыбнулся ему:

— Идём! Чего там, раз есть, говоришь, винтовка, значит, можно.

— Есть! — радостно закричал парень и со всех ног бросился куда‑то.

Между тем, митинг уже начался. Говорил Сырцов. Но вот он закашлялся, скрючился, и Макей, шагнув вперёд, сменил оратора.

— Мы — народные мстители. Мы мстим за муки и слёзы нашего народа. Все, кто может носить оружие, идите к нам. С нами наш родной Сталин!

— Спасибо вам, хлопцы! — раздались голоса.

— Товарищу Сталину скажите про наши муки. От фашистских катов сгинем, ежели что! Спасайте!

Здесь впервые выступил Иван Свиягин. Он сразу же стяжал себе славу оратора. Среднего роста, сухощавый, с моложавым лицом, хотя ему было уже 34 года, и с большими зализами на высоком лбу, он с жаром говорил о народной мести врагу. Его неистовство потрясло всех присутствующих.

— Ну–ну! Вот так журналист! Чёрт! Настоящий чёрт! — шепнул Макей Сырцову, который стоял бледный, с горящими глазами и туго сжатыми сухими губами. Макей опять подумал, что комиссара надо лечить. Повернувшись к Миценко, он спросил его, достал ли тот черники.

— Целый мешочек, товарищ командир!

Прыщеватое юношеское лицо Миценко сияло. Он был доволен тем, что сумел выполнить задание Макея.

Под крики «ура» и громкие аплодисменты, Свиягин, чуть прихрамывая на раненую ногу, сошёл с трибуны.

Теперь у каждого партизана настоящая винтовка, а Макей и Сырцов имеют автоматы, кое‑кто за поясом — «лимонки», Федя Демченко рассматривает свою трехлинейку и улыбается.

Вечером отряд выходил из Бацевичей, нагруженный военными трофеями. В это время сами крестьяне, помогая партизанам, подожгли волостную управу и амбар, более чем наполовину освобожденный от хлеба. Сделали это для того, чтобы потом можно было говорить немцам, что амбар сожгли партизаны. В мутное зимнее небо взвился огненный хвост бушующего пламени.