Макей и его хлопцы - Александр Кузнецов

Дос! Дос, хлопчата! — выкрикивал дед Петро, держа обеими руками берданку и отбрыкиваясь ногами от богатырской хватки Данилы Ломовцева. — Дайте, сукины сыны, дух перевести!

Когда его поставили на снег, первым делом он хватился трубки:

— Трубку, кажется, обронил. Ты, Данька, виноват!

В это время к ним подошли Михась Тулеев, Ропатинский, Оля Дейнеко, Демченко, Мария Степановна, Услышав, что дед Петро сокрушается о пропавшей трубке, Ропатинский покатился со смеху:

— Да она у тебя в руке, деду!

— Што ржёшь, словно мерин? Пустольга!

Подошли Макей и Сырцов и тоже рассмеялись.

Деду Петро этот смех показался обидным, и он всю последующую дорогу сердито молчал. Теперь все гуськом пробирались глухим лесом. Шли’ тихо, молча и только было слышно, как шуршали по снегу лыжи. Впереди Василий Сырцов: он вёл отряд к своей стоянке.

VII

В глухом Усакинском лесу среди болот, валежника и бурелома, за небольшой безымянной лесной речушкой стоят три вросшие в землю шалаша, почти наполовину засыпанные снегом. Их не сразу можно заметить, особенно издали. Здесь живут люди различных национальностей и разных профессий. Всех их связала одна судьба, одни стремленья, одни помыслы. Любовь и ненависть живут в их сердцах. Велика у них любовь к матери-Родине и огромна ненависть к её врагам. Любовь и ненависть вложили им в руки оружие, привели их в лес, в партизаны.

Присутствие людей в старом лесу выдает лишь синий дымок, день и ночь курящийся из чёрных прогорелых железных труб, привезённых из сожжённых гитлеровцами белорусских деревень — Усакино, Дубно, Заличинки и многих других, по которым прошла коричневая фашистская чума. Часто над заснеженным, безмолвным Усакинским лесом чёрным коршуном кружит немецкий самолёт–разведчик. Наклоняясь то на одно, то на другое крыло, он, словно ястреб–стервятник, высматривает добычу. Тогда на земле кто‑то невидимый кричит: «Воздух!», и сразу в лесу всё замирает, даже синие струйки дымков, вдруг оторвавшись от труб, прячутся, расползаясь среди лапчатых, мохнатых елей, похожих на китайские пагоды. Сердито воя, самолёт, чуть покачиваясь, уходит на запад. И опять кто‑то кричит: «Отбой!». Лесное эхо многократно повторяет это слово, пока оно не замрет окончательно где‑то далеко–далеко в лесной гущаре. И снова курятся дымки из тонких железных труб над шалашами, и опять снуют человеческие фигуры, оглашая своими голосами безмолвие зимнего леса.

В двух крайних шалашах живут бойцы–партизаны, в центральном — командир и комиссар отряда. С ними живёт и Даша, занимая небольшой уголок шалаша. Она готовит для командиров пищу и вообще ведёт всё их. несложное партизанское хозяйство: стирает бельё, топит железную печурку. Но большую часть времени она проводит в шалашах партизан, где живут её подружки Оля Дейнеко и Мария Степановна и куда частенько заходят Макей и Сырцов. Здесь, в шалашах партизан, царит всегда то шумное оживление, которое присуще только людям, жизнь которых сопряжена с постоянными опасностями. Они как бы заключили между собой безмолвный уговор: «Живи пока жив, веселись пока можно, а когда придёт час смерти — умри достойно, как должно умереть народному мстителю».

Несмотря на все лишения, невзгоды и постоянную опасность для жизни, партизаны не унывают. То они надрываются со смеху, рассказывая друг другу смешные истории, слышанные когда‑то от стариков или вычитанные в книгах, то поют с упоением, до самозабвения, как могут петь только наши, советские люди.

Когда Макей и Василий Сырцов заходят к партизанам, всё как‑то сразу оживает. Всем хочется показать себя с самой лучшей стороны. Оба они Макей и Сырцов — любят песни и сами часто подтягивают партизанам. У Макея — неплохой голос и он иногда выручает своих хлопцев, особенно тогда, когда те, забрав слишком высоко, вот–вот могут сорваться.

— Помогите, товарищ командир, не сдюжим.

Тогда выступает Макей:

Нелюдимо наше море,День и ночь шумит оно;В роковом его простореМного бед погребено.

Голос его звенит и на какой‑то незримой высоте вздрагивает, вибрирует. Ведь это про их лес поётся; это он, Усакинский лес немолчно шумит и днём и ночью. Это здесь погребены многие беды. Но вдали их ждёт радость, счастье:

Там, за далью непогоды,Есть блаженная страна…

Это обещает Макей. А хор подхватывает и гремит Смело, братья!

Макей провозглашает, как бы предостерегая:

Но туда выносят волныТолько сильного душой!

Песня растёт, ширится и, кажется, словам этой песни вторит пролетающий над шалашом ветер, аккомпанирует мощным гудом своим сам Усакинский лес. Это любимая песня Макея.

Но вот ребята устали от песен. Один за другим они отходят в сторону, ложатся на топчаны, заводят разговоры. Кто‑нибудь начинает рассказывать смешную или страшную историю, небылицу и шут знает что!

Над шалашами партизан–макеевцев нависла тёмная декабрьская ночь. Глухо и протяжно гудит Усакинский лес. Время от времени откуда‑то, сквозь этот немолчный гуд, доносятся то близкая пулемётная стрельба, то да лёкие орудийные выстрелы, иногда низко, над самыми верхушками сосен проходит невидимый немецкий самолёт. Партизаны так привыкли ко всему этому, что, кажется, ничего уже не замечают. В шалаше от раскалённого железа печурки угарно, душно. Но тепла нет. Клубы табачного дыма лезут в носоглотку. Некурящий Иван Свиягин задыхается. Но он неутомим, он всё рассказывает и рассказывает. Завернувшись в шубы и полушубки и сгрудившись вокруг раскалённой печурки, ребята с восхищением слушают рассказчика.

— Сидит это русский Иван в ресторане и, как водится, закусывает. Конечно, не без водочки. Смотрит; напротив за столиком два немца. Они тоже выпивают. «Что же, —думает Иван, —пущай хоть и немцы, а тоже выпить, видать, не дураки». Только видит, пьют они чудно: выпьют рюмку, поднимут палец и смотрят на него. Выпьют и опять смотрят на палец. «Фу ты, пропасть! — думает Иван, — что же это означает? Может, пыль мне какую хотят в глаза пустить? Ну, да и мы не лыком шиты». Сказал это Иван и, опрокинув себе в рог стакан водки, поднёс к глазам ладонь с растопыренными пальцами. «Смотри, смотри, что это русский Иван делает?» — лопочут меж собой немцы. Лопочут, а в толк никак не возьмут Тогда спрашивают Ивана: «Что это ты, русс, делаешь: выпьешь стакан и на все пальцы смотришь?» «А вы чего, — спрашивает он их, — рюмку выпьете и на палец глядите?». «А мы, — отвечают они, —выпьем рюмку и смотрим на палец, как только он станет двоиться, так мы с Фрицем аллее, то есть всё, не пьём больше». «Ну, а я, — говорит Иван, — выпью стаканчик и смотрю на всю пятерню. Как, значит, не будет видно ни единого пальца, так шабаш!»

Взрыв хохота покрывает последние слова рассказчика.

— Вот это размах!

— Чисто русский. И так ведь во всём, — заметил серьёзно Митрофан Миценко, гладя рукой своё прыщеватое лицо.

Случайно оказавшийся здесь комиссар Сырцов сказал, как всегда, с улыбкой:

— Послушаешь вас, так можно подумать, что русские несусветные пьяницы!

— Ну, товарищ комиссар! — недовольным тоном ответил ему Данька Ломовцев, страшно любивший веселые рассказы. Он увидел в словах комиссара намерение положить конец анекдотам.

Комиссар, словно не слышав слов Ломовцева, продолжал:

— Всё это, друзья, пустопорожнее зубоскальство. Почему бы не заняться вам чем‑нибудь полезным? Почему бы, например, тебе, Свиягин, не рассказать о наших писателях, почему бы не провести беседу по истории нашей Родины? Да мало ли, действительно, интересного и полезного на свете!

— Можно, товарищ комиссар, — проговорил в смущении Свиягин, и лёгкий румянец покрыл его бледные щеки.

Странный это был человек: смелый в бою, резкий в суждениях, но стыдливый, как девушка, особенно тогда, когда слышал о себе лестные отзывы. Сам Свиягин уже давно стал замечать, что партизаны все менее охотно слушают его анекдоты.

И вот от побасёнок и анекдотов Свиягин перешёл к пересказу целых повестей и книг, прочитанных им до войны. Иногда на смену ему выступает Александр Байко, имеющий, как и Свиягин, высшее образование. В долгие зимние вечера при свете коптилки или огарка самодельной сальной свечи партизаны, затаив дыхание, слушают рассказы о глухой вражде Печорина с Грушиицким, о благородном Гринёве, о мятежном и отважном Дубровском, о Павке Корчагине, о суровом Тарасе Бульбе, убившем своего любимого сына, который изменил родине, о Павле Власове, о героях гражданской войны, о Ленине и Сталине.

По заданию комиссара, командир разведки Василий Ерин, смуглый высокий паренёк, привез Краткий курс истории партии.